Ликование, настроения всеобщего братства первых дней революции ушли в прошлое. Теперь все спорили. Революция провела глубокое межевание — за и против. В своем полку Бонапарт видел за показной внепартийностью скрытую острую политическую борьбу. Чтобы оправдать длительное пребывание в отпуске, Бонапарт заручился от революционных организаций Аяччо справками, удостоверявшими, что он был занят выполнением патриотических задач. Бонапарт предъявил их начальству. Отношение к молодому офицеру стало еще более холодным.
Впрочем, практических последствий для Бонапарта это не имело, так как в июне 1791 года он был — наконец-то! — после шести лет службы произведен в лейтенанты и одновременно переведен в 4-й артиллерийский полк, расквартированный в Балансе.
Летом 1791 года лейтенант Буонапарте вернулся в старый, хорошо знакомый ему Баланс. Могло казаться, что жизнь возвращается вспять. На первый взгляд все оставалось по-прежнему. Бонапарт нашел приют в том же доме мадемуазель Бу, где он жил шесть лет назад. Он ходил обедать все в тот же ресторанчик «Три голубя». Те же девушки ставили тарелку на его столик. Все было по-прежнему, и он по- прежнему был так же беден.
Повышение в чине прибавило ему семь ливров в месяц. Он стал получать сто ливров вместо девяноста трех. Но теперь он должен был содержать двоих — себя и брата, а стоимость самых необходимых предметов за минувшие годы заметно возросла.
Денег не хватало; приходилось рассчитывать каждый экю, отказывать себе и брату в самом необходимом, экономить на чашке кофе. Много позже, десять с лишним лет спустя, уже всемогущий первый консул как-то встретился с одним из своих однополчан по Балансу — Монталиве. Расспрашивая о знакомых прежних лет, он проявил особый интерес к «славной лимонаднице» в Балансе. Монталиве был в недоумении. «Я опасаюсь, — разъяснил первый консул, — что в свое время недостаточно точно оплатил все чашки кофе, выпитые у нее. Возьмите 50 луидоров и передайте ей от меня» [81]. Может быть, это был не единственный случай?
Жизнь в Балансе, казалось, мало в чем изменилась. То же небо, те же дома, тот же маленький город. И все таки все, все в Балансе было уже иным. И здесь, в глухой провинции, затаив дыхание следили за событиями, развертывавшимися на большой политической сцене, в Париже, и здесь проходило то же непримиримое, не знавшее компромиссов межевание — за или против революции.
Офицеры полка, с которыми Бонапарт был ближе, чем с другими, — Монталиве, Эдувилль, Суси — все были за короля и против революции. В 1791 году это уже не был абстрактный спор: это стало вопросом практических решений. Быть верным королю — это значило быть в Кобленце или Турине, в рядах эмигрантской армии, пытающейся с оружием в руках победить революцию. Товарищи Бонапарта по училищу и полку де Мази, Бурьенн, Монталиве — и сколько еще других! — кто раньше, кто позже — все оказывались по ту сторону границы, в рядах контрреволюционной эмиграции.
Для лейтенанта Бонапарта не возникало вопроса, на чьей стороне выступать. Он был солдатом революции и как солдат был готов ее защищать и драться против всех, кто на нее нападает.
В Балансе, как и в остальных городах Франции, были созданы клубы. Один из них — «Общество друзей Конституции» стал филиалом Якобинского клуба. Лейтенант Бонапарт одним из первых вступил в его состав.
Чем он руководствовался, вступая в Клуб якобинцев Баланса? Соображениями карьеры? Это должно быть полностью исключено. Он знал, что в полку, где большинство офицеров было за короля, его присоединение к якобинцам встретит решительное осуждение. Симпатии местного населения? Но после вступления в Якобинский клуб, особенно после того, как он был избран его секретарем, перед ним закрылись двери в ряде домов города. Он знал, что дорога из Баланса не вела в Париж. К тому же он в то время думал не столько о Париже, сколько о Корсике.
52
Историки, которых смущает, как это будущий император французов мог вступить добровольно в Якобинский клуб, и ищут для этого объяснения, связанные с соображениями карьеры, не хотят понять и принять единственно верного, на наш взгляд, объяснения: Бонапарт действовал по убеждению.
В дни вареннского кризиса — неудавшейся попытки короля бежать за границу в июне 1791 года — позиция Бойапарта была ближе всего к петиции левого парижского Клуба кордельеров, хотя, вероятно, молодой офицер с ней не был знаком. Он требовал низложения короля и уничтожения самого института монархии. Он высказался в пользу республики[82].
Его республиканизм не был случайным увлечением. В трактате «Республика или монархия», начатом в те дни и оставшемся незавершенным, строй его мыслей показывает, что он отдавал предпочтение республике[83]. В «Диалоге о любви», который Массой относил к тому же времени — лету 1791 года, Бонапарт доказывает примат гражданского долга в жизни человека и прямо говорит, что, если интересы государства, народа, нации того требуют, каждый обязан «быть солдатом»[84].
Бонапарт с увлечением работает в эти дни над сочинением на конкурс, объявленный академией Лиона. Тема дана академией: какие истины и чувства более необходимы людям для счастья?[85] На третьем году революции этот вопрос звучал почти риторически. Бонапарта это не смутило. Вряд ли он рассчитывал повторить путь Жан-Жака Руссо — добиться такого же успеха, как автор трактата, представленного на конкурс Дижонской академии. Вероятнее, ему не терпелось систематизировать свои мысли, отчетливее формулировать свои убеждения.
Трактат Бонапарта доказывал, что его автор по-прежнему принадлежит к радикальному крылу французской политической мысли. Как якобинец того времени, он декларирует преклонение перед Руссо. В стиле эпохи, ее приподнятой, патетической речи он восклицает: «О Руссо! Почему было надо, чтобы ты прожил лишь шестьдесят шесть лет. В интересах истины ты должен быть бессмертным!»[86]
Конечно, для счастья людей нужны прежде всего гражданские добродетели. Ученик Руссо и Рейналя, он славит великую свободу, священные права народа; он клеймит деспотизм, всякую форму гнета. С жаром он выражает сожаление, что «не мог стоять рядом с Ьрутом, когда тот мстил за поруганную республику и мир!»[87].
Эпоха революции с ее стремительным развитием событий, с ее динамизмом вносит поправки в руссоистское мировосприятие Бонапарта. Как и вожди якобинцев Робеспьер, Сен-Жюст, преодолевшие созерцательность руссоизма, Бонапарт так же понимает великую силу действия. Agir! (Действовать!) — этот принцип революции, рожденный самой ее динамикой, полностью соответствует его внутреннему складу. В этом смысле якобинизм молодого Бонапарта также не случаен. В трактате для Лионской академии он- славит энергию, силу, действенность. «Энергия — это жизнь души», — пишет он, и эта сжатая формула обобщает опыт концентрированной воли втянутых в борьбу масс, преображавших на его глазах мир.
Бонапарт учится у революции. Но он не только верный ее солдат — он внимательный ученик революции, быстро усваивающий ее уроки. И один из важнейших уроков, воспринятых им, — это понимание могучей силы действия, первенства дела над словом, умения действовать.
В сентябре 1791 года, с большим трудом, при поддержке покровительствовавшего ему дю Тейля получив разрешение на трехмесячынй отпуск, Бонапарт снова приехал на Корсику.
Ради чего? Он был настойчив и упрям. После всех неудач он все еще не хотел расстаться с мечтами юности, он все еще думал о Корсике, не теряя надежды сблизиться с Паоли. По-видимому, он еще не мог преодолеть долголетнего преклонения перед корсиканским вождем.
Трудно с достоверностью сказать, встречался ли на сей раз Бонапарт с Паоли, но из всего явствовало, что ни прямо, ни через посредников он не смог достичь с ним соглашения. Напротив, есть все основания утверждать, что отношение корсиканского лидера к молодому офицеру становилось все хуже[88].
Наполеон Бонапарт, человек трезвого ума и практической хватки, в корсиканских делах оставался почти Дон-Кихотом: он гонялся за неосуществимой мечтой и терпел неудачу за неудачей. Он приехал, чтобы обеспечить избрание старшего брата в Законодательное собрание, и потерпел поражение. Паоли не хотел этого. В Собрание от Корсики были избраны по указанию всемогущего диктатора Поццо ди Борго и Перальди. Первый превращался из друга во врага, второй был давним врагом клана Буонапарте.
Но дело шло к разрыву не только с Поццо ди Борго. Погикой событий Бонапарт вступал на путь борьбы
