Звонили из приемной.
– Тут до вас два артиста, Николай Георгиевич! – сообщил дежурный. – Говорят, что по неотложному делу. Говорят, что уже бывали у вас неоднократно… Как фамилии? Вагряжский и Леденева. Говорят, хотят дать показания.
Хрипунов нахмурил брови и с недоумением посмотрел на телефонную трубку, которую держал в руке, будто то, что он услышал, могло быть вызвано поломкой в аппарате.
– Что за черт?! Какие показания? – спросил он. – Я их не вызывал!
– Они пришли сами, Николай Георгиевич, – терпеливо разъяснил дежурный. – Хотят дать дополнительные показания по делу полковника Гурова.
– Да понимаю я, чего они хотят! – с досадой сказал Хрипунов. – Не понимаю только, какие у них могут быть показания. А впрочем, черт с ним! Выпишите им пропуск! Пусть пройдут.
Закончив разговор, Хрипунов вдруг насторожился. Актеры того злосчастного театра, где был убит актер Емелин, были допрошены неоднократно, и по большому счету ничего толкового следствию так и не смогли предложить. Понять их было можно – в конце концов, у людей был праздник, а не экзамен на юридическую зрелость. Они флиртовали, пили вино и поздравляли друг друга, вместо того чтобы тщательно отслеживать перемещения и действия полковника Гурова, и правильно делали. К тому же, кто из них мог предположить, что полковник замыслил совершить злодейское убийство? Да никто!
Хрипунов и сам ни минуты не верил в виновность Гурова. Хладнокровие и рассудительность Гурова давно вошли в легенды. Поверить, что он способен зверски расправиться с зеленым мальчишкой, который вообразил, что влюбился в жену Гурова? Ну ладно, в это Хрипунов скрепя сердце был готов поверить. Но вот в то, что Гуров так бездарно избавится от орудия убийства, Хрипунов поверить никак не мог. И потом, этот звонок сразу после убийства. Ни один из участников празднования не взял на себя за него ответственность. Гурова, несомненно, подставили, но подставили довольно аккуратно, со знанием дела. Формально все улики против него – ссора, отсутствие алиби, орудие убийства. Явись хоть один свидетель, который скажет: «Я видел, как произошло убийство», и все – ловушка захлопнулась. Пока же создалась патовая ситуация, распутывать которую придется еще очень долго.
В дверь деликатно постучали, и Хрипунов прервал свои размышления. Он призвал стучавшихся заходить, и они вошли – потрепанный жизнью актер и крошечная, стриженная под мальчишку актриса, возраст которой с первого взгляда было крайне сложно угадать. Но Хрипунов полагал, что ей должно быть по крайней мере лет тридцать, потому что видел ее своими глазами в какой-то пьесе – было дело, когда жена сумела вытащить его в театр, а с тех пор прошло никак не меньше десяти лет. Однако Хрипунов был вынужден признать, что время мало изменило Леденеву – она по-прежнему смотрелась эдаким сорванцом- подростком, заводной девчонкой с непредсказуемым характером.
Вагряжский был ей полной противоположностью – он уже выглядел почти стариком. Но стариком бодрым, с хитрецой и оптимизмом в глазах. Про таких говорят – есть еще порох в пороховницах. К нему Хрипунов испытывал невольную симпатию. Общение с Вагряжским мгновенно создавало иллюзию некоего веселого розыгрыша, карнавала. Он жил и вел себя так, будто анекдот рассказывал. А кроме того, Хрипунов видел его в нескольких кинокомедиях, и там Вагряжский ему очень понравился. Хрипунов смеялся до слез, что с ним бывало крайне редко. К тому же Вагряжский был его тезкой.
Но сейчас Хрипунову было не до веселья. Он действительно не понимал, с какой стати у него отнимают драгоценное время. При всем уважении к Вагряжскому, в его прежних показаниях Хрипунов не нашел и тени полезной информации. Кстати, и эта маленькая актриса ничего интересного на допросах не сказала. Что они могли добавить к своим показаниям?
– Присаживайтесь, пожалуйста, – не слишком любезным тоном предложил Хрипунов. – Мне сказали, что вы имеете сообщить что-то по делу Гурова? Если это верно, попрошу быть предельно конкретными – у меня мало времени.
Актеры уселись по другую сторону стола и переглянулись между собой.
– Вы начнете, Николай Евгеньевич? – печально спросила Леденева. – Я… Я не могу, честное слово… – Голос ее странно прервался.
Хрипунов с подозрением посмотрел на женщину-подростка, но она уже взяла себя в руки, и только скулы у нее покрылись легким румянцем. Вагряжский же смущенно кашлянул, завозился на стуле и вдруг признался:
– А мы ведь с Катенькой к вам с повинной пришли, господин следователь! Да, так оно и есть – душу облегчить и восстановить справедливость.
– А нельзя ли яснее? – сердито спросил Хрипунов. – Я не исповедник, между прочим. Меня факты интересуют.
– А факты таковы, что вот оба мы, – актер сделал плавный жест рукой, – являемся единственными и главными свидетелями злодеяния. Говоря юридическим языком, мы готовы признаться, что в ночь на двадцать шестое декабря своими глазами видели убийцу Володи Емелина.
– Вот, значит, как? – бесстрастно произнес Хрипунов и посмотрел на Вагряжского в упор. – Своими глазами? И кто же убийца?
– Он самый, – уверенно сказал актер. – Тот человек, который зафиксирован на известной вам видеокассете. Не припомню его фамилии – Резаев, кажется?
Хрипунов потер ладонями виски, пристально посмотрел на Леденеву. Она ответила ему бесхитростным искренним взглядом. «Актеры, мать вашу! – с невольным восхищением подумал Хрипунов. – Что же вы тут решили мне наплести, интересно?»
– Не понимаю, – сказал он. – Почему же только сейчас вы решили об этом сказать? Почему давали ложные показания?
– Увы! – развел руками комик. – Слаб человек! Обстоятельства, при которых произошло, так сказать, событие, были несколько интимного, даже скандального свойства. Катенька не решилась, а я, опасаясь за доброе имя женщины…
– Ни черта я не понимаю! – вспылил Хрипунов. – Что за кружева вы здесь плетете? Речь идет, между прочим, об убийстве…
– Ах, Николай Евгеньевич, да скажите вы все, как есть! – вдруг решительно заявила Леденева, сверкая
