— Моя точка зрения, — промолвил он, — очень проста. На этом голом, выжженном холме у вас нет шансов спастись; как только солнце покажется над горизонтом, жара станет невыносимой. У вас нет ни пищи, ни воды. А значит, нет и выбора. Я могу согласиться лишь на безоговорочную капитуляцию с вашей стороны.
— Это твое последнее слово? — спросил полководец.
— Последнее, — ответил Дионисий.
Тот с серьезным видом кивнул, после чего сделал знак своим товарищам, и они двинулись в обратный путь.
Иолай молча склонил голову.
— Иди спать, — сказал ему Дионисий. — Завтра будет долгий день.
Солнце встало над этим пустынным краем, осветив пространство вдоль Эллепора, все еще покрытое горами трупов. Стаи зеленых мух жужжали над окоченелыми телами, однообразное пение сверчков сменилось пронзительным стрекотом цикад.
Ни единого дуновения ветра. Прибрежные скалы быстро раскалялись, воздух дрожал, и создавалось впечатление, будто вода, подобно зеркалу, сверкает там, где находились лишь песок и камни. На вершине холма не росло ни деревца, которое могло бы отбрасывать хоть немного тени, и негде было искать укрытия от безжалостно палящих солнечных лучей.
В полуденном мареве слышались крики воронов, явившихся устроить пир на этом поле смерти, а чуть дальше, на ветвях деревьев, уже уселись крупные грифы с черно-белыми крыльями и длинными голыми шеями.
Внизу, в своем шатре, Дионисий сидел и читал донесения своих осведомителей и ждал. Раб обмахивал его опахалом и подливал ему воды в кубок и в таз, куда он время от времени опускал руки, чтобы освежиться.
Иолай сидел поблизости, в тени мастикового дерева.
Так прошла большая часть дня, и ничего не случилось. Потом, ближе к вечеру, стало ясно, что на вершине холма что-то происходит. До сиракузцев донеслось эхо голосов, быть может, криков, а потом группа безоружных людей начала спускаться в долину, двигаясь по направлению к шатру. Это были те самые, кого Дионисий принимал накануне, они явились заявить о безоговорочной капитуляции своих войск.
— Я доволен, что вы приняли верное решение, — ответил Дионисий.
— Мы взываем к твоему милосердию, — начал человек со шрамом на щеке. — Сегодня удача на твоей стороне, но однажды ты можешь оказаться в нашем положении и…
Дионисий прервал его своим привычным жестом, подняв вверх руку.
— Скажи своим людям, что они свободны и могут возвращаться в свои дома без какого-либо выкупа и без страха: я им не причиню никакого вреда. Единственное, о чем я прошу, — это мирный договор между нами, подписанный руководителями Союза италиотов.
Собеседник посмотрел на него с изумлением, не веря в происходящее.
— Ты можешь поручиться мне, что Союз его подпишет?
— Могу, — заверил его полководец.
— Тогда ступайте. Возвращайтесь в Фурии и больше не обращайте против меня оружия.
Полководец не знал, что отвечать. Он молчал, пытаясь прочесть в глазах сидящего перед ним человека объяснение этому поведению, противоречащему всему, что он слышал о тиране.
— Иди, — повторил Дионисий. — Я позабочусь о ваших мертвецах.
И человек со шрамом ушел.
Они прошли с оружием меж рядов сиракузских воинов, выстроившихся в полном боевом порядке и опустивших в землю копья, в знак приветствия.
Десять дней спустя фурийцы отправили Дионисию подписанный договор и золотую корону.
Иолай взял ее в руки:
— Символ их благодарности. Такое случается редко. Милосердие — самый великий дар вождя, особенно если он победил, и этот подарок выражает признательность за нее.
Дионисий не ответил: казалось, он сосредоточенно читает документ, присланный ему Союзом. Иолай дождался, пока он закончит, и снова заговорил:
— Ты действительно не можешь понять Лептина? Ты ведь сделал то же самое, уверен, что ты его поймешь.
Если вид этой жестокости внушил тебе милосердие, неужели ты не можешь понять своего брата?
Дионисий положил свиток с договором на стол и ответил:
— При помощи этого жеста я обеспечил себе нейтралитет Союза, если не его дружбу. Значит, мои руки развязаны, и я могу захватить Регий: он теперь остался без какой-либо поддержки.
Иолай не сумел скрыть разочарования.
— А ты как думал? — спросил его Дионисий. — Что я откажусь от своего плана по столь сентиментальной причине? Неужели ты так плохо меня знаешь?
— Мало кто знает тебя лучше меня, но мне трудно смириться с мыслью о том, что человека, которого я всегда любил в тебе, больше не существует.
— Время кого угодно изменит, — ответил Дионисий без выражения. — Впрочем, ты ведь мог и отказаться от этой должности. Но ты ее принял и теперь занимаешь место Лептина.
— Верно, я стал верховным навархом, но тому есть причина…
— Конечно. Ты тоже жаждешь власти и знаешь, что получить ее можешь лишь в случае, если моя будет прочна. Если я потерплю крах, вы все последуете за мной в моем падении. Посему меня лучше поддерживать, не слишком предаваясь бессмысленной печали.
— В том, что ты говоришь, есть доля правды, — промолвил Иолай, — и все же причина не в этом. Ты забываешь, что я всегда могу найти в своей душе веские основания для жизни, я усвоил их благодаря своим учителям и от них никогда не отказывался.
Дионисий испытующе посмотрел на него.
— Причина, заставившая меня принять эту должность, — продолжил Иолай, — не в том, что ты меня об этом попросил. А в том, что об этом попросил меня Лептин.
Ответа не последовало. Иолай вышел из шатра, сел на коня и поскакал в сторону моря, где ждала его готовая к отплытию «Буварида».
28
Филист вошел в восточное крыло крепости и приблизился к комнатам Лептина, охраняемым двумя аркадскими наемниками.
— Отоприте, — приказал он.
— Никто не может туда войти: приказ верховного главнокомандующего.
— Я являюсь начальником Ортигии в его отсутствие; под мою ответственность. Отпирайте, или я вызову охрану.
Воины переглянулись, ища друг у друга совета, потом один из них отодвинул засов и открыл дверь, пропуская Филиста внутрь.
Лептин лежал на койке, прислоняясь спиной к стене, сложив руки на груди и уставившись в стену прямо перед собой. Он ничего не сказал и даже не повернулся. Глаза у него были красные, губы — сухие, борода и волосы в беспорядке.
— Так дальше нельзя. Ты довел себя до того, что вызываешь жалость.
Лептин не ответил.
— Я знаю, что ты испытываешь, и мне не лучше, чем тебе, но то, что ты вот так над собой издеваешься, никому не приносит пользы. Ты должен бороться. Я собрал Братство. Они возмущены тем, как обращается с тобой твой брат, и, мне кажется, они даже намерены…
Лептин как будто очнулся. Он медленно повернулся к Филисту и проговорил:
