эв-в-вакуации з-з-завода». Все участники процесса и зрители натягивали на себя по сто одежек.
Что до газетных репортажей о процессе, то здесь существовали свои оттенки. Немецкие газеты писали, что обвинители «даже не скрывают своей ненависти и мстительности». Тут трудно почувствовать холодность к Альфриду. Однако и в американской прессе были корреспонденции иного характера, чем это представил адвокат. Один американский корреспондент регулярно звонил юристам, помощникам Кранцбюлера, чтобы в деталях узнать, как идут дела. Другой репортер, который вел форменную личную войну против американской оккупации вообще и Клея в частности, использовал дело Круппа как пример «безответственности» американской оккупационной администрации. Лучше обстояло дело с такой респектабельной газетой, как «Нью-Йорк таймс». Информация Катлин Маклафлин была взвешенной и объективной. Однако, хотя процесс Круппа продолжался около девяти месяцев, газета за весь 1948 год опубликовала всего четыре заметки Маклафлин, в целом – менее двух колонок, и то не на первых страницах.
Процесс Круппа, удивлявший во многих отношениях, заслуживал, конечно, большего внимания. Несмотря на холод и связанные с ним неудобства, зал суда стал местом, где разыгрывалась высокая драма. Трибунал выглядел величественно, и каждый из его членов был по-своему ярок. Однако Крупп выделялся и на их фоне. Это был его процесс, он был здесь самым известным человеком, и все присутствующие невольно чувствовали его безмолвную власть. Сесилия Гец, участница процесса со стороны обвинения, признавала его невероятное обаяние. Она напоминала себе, что это «немецкий эквивалент Генри Форда Второго». Мисс Гец писала: «Очень трудно соединить это благородное патрицианское лицо с той безжалостностью и жестокостью, которую он проявлял во время Гитлера». В отличие от большинства обвиняемых в Нюрнберге он никогда не выказывал раскаяния. Даже когда он слушал самые тяжелые показания, лицо его внешне казалось непроницаемым. Для Тэйлора, ровесника Круппа, который обычно хорошо понимал людей своего поколения, Альфрид до конца процесса оставался загадкой.
Вступив в СС, Альфрид принял на себя вполне определенную ответственность. Но конкретно этот вопрос не поднимался на процессе. Как говорил Тэйлор, «на него и без этого было достаточно материалов». У обвинения были свои слабые места. Во-первых. Кранцбюлер, как обычно в таких случаях, старался свалить вину на отсутствующих. Во-вторых, обвинение в агрессии основывалось лишь на небольшом числе данных. Роль Альфрида в последние годы правления его отца была не вполне ясной. Однако, судя по нескольким секретным телеграммам, переданным в Вашингтон из Парижа в марте 1937 года американским послом, Альфрид был среди двадцати промышленников, к которым тогда обратился Гитлер, изложив им нацистский план завоевания Европы. Госдепартамент по каким-то своим причинам не желал предоставить подлинники этих телеграмм в распоряжение юристов, что увеличило трудности обвинения. Впрочем, во время таких больших процессов невозможно обойтись без проблем. Окончательные решения о войне принимал один человек (даже у Геринга были колебания на этот счет). Конечно, Альфрид следовал за своим фюрером, но влиять на Гитлера в этом деле не мог никто. Но даже если снять вопрос об агрессии, то ограбление всего континента, произведенное Круппами, само по себе было грубым нарушением международного права. В 1899 году на Международной мирной конференции в Гааге представитель Германии, вместе с посланцами 25 других государств, подписал конвенцию о законах и обычаях войны. Там, в частности, было такое положение: «Если в результате военных действий воюющая сторона захватывает территорию противника, она не имеет права распоряжаться собственностью на этой территории иначе как в соответствии со строгими правилами, прописанными в настоящем документе». Альфрид нарушал все эти правила, и у обвинения были доказательства.
Американцы у себя в стране по-разному реагировали на отчеты о процессе. Крупные собственники не могли простить Круппу разграбления чужого имущества; однако для большинства самыми главными были обвинения в преступлениях против человечества.
Тэйлор, как и его помощники, также считал, что ключевым является вопрос об использовании рабского труда. Тот факт, что лично Крупп никогда не убивал военнопленных, не мучил беременных женщин, не хоронил детей под плитами с номерами, мало что менял в сути обвинения. Как сказано было в приговоре израильского суда по делу Эйхмана, «юридическая и моральная ответственность того, кто является причиной гибели жертвы, не меньше (если не больше) того, кто непосредственно уничтожает жертву». Вдобавок один из свидетелей очень емко сформулировал ответственность, которая всегда лежала именно на главе концерна Круппов: «Обезличенность в этом бизнесе была бы невозможна. Решения всегда принимались не управляющими, но только владельцем, не важно, был ли это человек выдающийся или очень средний».
В зале трибунала Тэйлор и его помощники вели себя по-боевому. Но после окончания утомительных заседаний все их участники обычно отправлялись отдохнуть и перекусить в недавно построенный неподалеку «Гранд-отель». Там было тепло, кормили хорошо, обслуживали в высшей степени прилично. Приходил туда и Кранцбюлер, и таким образом возникли условия для встреч судей, обвинителей и защитников в самой непринужденной обстановке, чего не бывало во время других процессов. Однажды адвокат Круппа заявил, обращаясь к американцам: «Я хотел бы посмотреть на такого американского промышленника, который отказал бы своему правительству в военное время». Возникло неловкое молчание. При всем своем уме этот человек не хотел понять, что за пределами Германии игра велась по иным правилам, что были вещи, о которых не осмелилось бы просить правительство США и которых не выполнили бы американские индустриальные короли, даже имея официальное предписание.
Однажды вечером один американец решил съездить на стадион, где Гитлер ежегодно в сентябре произносил речь на партийных митингах. Призрачная луна как будто прятала в глубокой тени квадраты штурмовых отрядов. Когда-то они стояли здесь, слушая своего фюрера. Теперь они были среди семи миллионов немцев, которых убила война. Американец вспомнил одну из прочитанных им речей фюрера, где были такие слова: «С нервозным XIX веком мы покончили навсегда! Тысячу лет в Германии больше не будет революций!» Возвращаясь в отель, он думал о том, сколько немцев, из тех, кого он каждый день встречает, слушали здесь речи Гитлера, вскидывали в приветствии правую руку и верили, что Германия останется неизменной целое тысячелетие. Хотелось бы знать, как они вспоминают об этом.
Между тем в послевоенном рейхе подул другой ветер и принес тепло разгромленной нации. Отто Кранцбюлер понимал, откуда подул этот ветер, повернул свой парус и – с согласия и одобрения Круппа – повел защиту совсем по-другому, чем делали другие. Обвинение жило в только что ушедшем – в мире, где штурмовики горланили «Знамена выше», но адвокат понимал, что теперь, невзирая на судебное решение, судьба его подзащитного гораздо больше зависит от политики, чем от правосудия. Потому что новый ветер, набиравший ураганную силу, был политическим.
Первые признаки перемен появились осенью, перед вынесением обвинения Альфриду. В сентябре госсекретарь США Бирнс проехал по Германии с севера на юг в роскошном поезде покойного фюрера. При этом Бирнс спал в постели Гитлера, а его советник Коэн – в постели Геринга. Прибыв в Штутгарт, на разбитый бомбами вокзал, Бирнс пригласил в городской театр представителей германской элиты и предложил им стать союзниками Запада в «холодной войне».
В обмен они получат шанс реформировать рейх. Им будет разрешено под протекторатом союзников создать собственную государственную структуру, и что особенно интересно для Круппа и его главного адвоката – США проследят, чтобы Рур сохранил свой тевтонский характер, промышленность Германии восстановилась, а план создания аграрного государства в Западной Германии, таким образом, будет забыт. Слова Бирнса были встречены овацией.
В свое время Фриц Тиссен порвал с Гитлером, написав ему, что такая политика будет означать «конец Германии», но Тиссен не учел удивительной близорукости политики России в отношении его страны. Любопытно – хоть кто-нибудь в Кремле побеспокоил себя изучением географии рейха? Все ошибки Советов, начиная с Потсдама, основывались на уверенности, что они действуют с позиции силы. А это не так. Красная армия захватила Берлин, и это стало их козырным тузом. Но почти все остальные-то карты были у Запада. По сути, Восточная Германия – это одна большая ферма, Западная же и больше, и населеннее, и богаче природными ресурсами. Там Рур – источник индустриальной мощи рейха.
В итоге Вашингтон – не вполне заслуженно, поскольку Госдепартамент также не умел проводить в Германии толковую политику, – одерживал победу за победой. Сталин старался оттеснить Францию от участия в послевоенном дележе и толкнул ее тем самым к военному альянсу с Америкой. Потом он решил, что незачем отличать британских лейбористов от консерваторов, добавив третью державу к блоку, который
