дом. Он знал одно: решение должен принять только он сам. Никаких инспекторов; он будет инспектировать. Он распорядился соорудить деревянную башню, которая была бы выше любого дерева в районе Рура. К основанию были приделаны колеса, Альфред вскарабкался наверх, и ворчащие и потеющие крупповцы в круглых шляпах без полей начали толкать эту громоздкую конструкцию по поросшей кустарником сельской местности. «Пушечный король» стоял наверху в цилиндре и сквозь подзорную трубу обозревал окрестности. Он увидел больше, чем бросалось в глаза. Под землей небольшая фирма прокладывала горизонтальные шахты, и ему приходилось учитывать риск того, что его подрядчик, укладывая фундаменты, раздавит работающих ниже людей. Были взяты образцы почв, выкопаны экспериментальные шахты. Наконец, в 1869 году он принял решение. «Хюгель» будет стоять на выступе выходящего к реке холма.
Так случилось, что холм, который он выбрал, был голым, и, хотя Альфред не любил деревянных интерьеров, он хотел, чтобы вокруг были деревья. Возраст его приближался к шестидесяти годам. Времени на то, чтобы сажать прутики и ждать, когда они вырастут, не оставалось; поэтому он найдет великолепные рощи где-нибудь еще и перевезет их сюда. Целые аллеи деревьев были закуплены и привезены из соседних местностей. Холодной зимой передвижной лес с замерзшими корнями и голыми ветвями, на которых висели веселые транспаранты, был на специальных передвижных средствах доставлен на незащищенный от ветра склон. Изумленным рабочим, которые собрались вдоль маршрута, эта пересадка показалась чудом. Первая операция имела безоговорочный успех. В ту весну все ветки послушно покрылись почками. Голый холм зазеленел. А в апреле 1970 года Альфред заложил первый камень замка.
И сразу же столкнулся с целой серией катастроф. Ураганом были снесены первые строительные леса. Проливные дожди превратили котлованы в заполненные грязью ямы. Стены возводились медленно, а строительство юго-западного угла едва было завершено, когда, прискакав однажды утром, Альфред с ужасом и негодованием обнаружил, что весь он изрезан глубокими щелями. Подобно Германии, архитектурной аллегорией которой она должна была стать, вилле «Хюгель» грозила участь стать предметом насмешек общественности. Но, подобно рейху, она поднималась, камень к камню, блок к безобразному блоку.
Да, им предстояло подниматься вместе. 19 июня принц Леопольд Гогенцоллерн с одобрения Вильгельма решил принять испанскую корону. Произошла утечка, Париж об этом узнал, и горячая голова герцог де Грамон, который только незадолго до этого возглавил французское министерство иностранных дел, выступил с угрозами в адрес Берлина. Вильгельм заколебался и после этого посоветовал Леопольду отступить. Но Грамон и императрица Евгения не удовлетворились этим, потребовав королевского извинения. Король, находившийся на курорте в Эмсе, отказался.
Тогда свой шанс увидел Бисмарк. 13 июля он вместе с Рооном и Мольтке отредактировал телеграмму Вильгельма об отказе, кое-где заострив и отполировав фразы, так что телеграмма стала средством провокации. «Его Величество король, – говорилось в версии Бисмарка, – решил больше не принимать французского посла и распорядился передать ему через дежурного адъютанта, что Его Величеству больше нечего сообщить послу». Это, как Бисмарк заверил Мольтке (который подстрекал его, уверяя, что лучше воевать сейчас, чем через несколько лет, когда утвердятся французские военные реформы), будет подобно красной тряпке для галльского быка. Так и произошло. Действительно, при замысловатых правилах дипломатического этикета XIX века по-иному и быть не могло. Это звучало настолько оскорбительно, что Луи Наполеон был лишен выбора. На карту поставлена его честь. Он должен объявлять войну, и через два дня он сделал это, тем самым причинив Альфреду Круппу самые ужасные головные боли. На первый взгляд это озадачивает. По сути дела, для него эта война была шансом всей жизни, и в конце концов он увидел это, но в тот момент он был погружен в строительство замка, и вдобавок только что обнаружил свою непростительную ошибку. Его планы основывались на использовании специального строительного материала – французского известняка из карьеров Шантийи, около Парижа.
Глава 5
Смотрите, что сделала наша армия!
Послание Вильгельма из Эмса, отредактированное Бисмарком, дошло до Парижа в День взятия Бастилии 1870 года. В 4.40 пополудни министры Луи Наполеона подготовили указы о мобилизации. Обдумав все, они заколебались, но шесть часов спустя ощутили всю силу тевтонского колющего удара: Бисмарк официально разослал текст телеграммы всем правительствам Европы. Это было равносильно тому, чтобы плюнуть человеку в лицо, а потом прокаркать об этом его друзьям. К следующему дню столица была охвачена военной лихорадкой. Даже Эмиль Оливье, лидер партии мира, согласился принять войну «с легким сердцем», а в сенате прозвучала фраза, что «Пруссия забыла о победах Франции, и мы должны ей напомнить».
Французы не только звенели саблями, они их обнажали. Прусский военный атташе в Париже протелеграфировал королю о тайной подготовке Наполеона к войне. Войска в срочном порядке перебрасывались домой из Алжира и Рима, офицеров отзывали из отпусков, военные чины направлялись на железнодорожные склады, кавалерия заказала в Соединенных Штатах огромное количество овса, парки артиллерии были переполнены. Встревоженный Вильгельм призвал под знамена резервистов. Затем, 12 июля, начал мобилизацию. За ним последовали южные германские государства: Бавария и Баден 16-го и Вюртемберг 18-го. Итак, Франция объявила войну. Меньше чем через три недели 1 183 000 немцев надели увенчанные остриями каски. Из них более 400 тысяч человек были развернуты на франко-прусской границе под прикрытием почти полутора тысяч пушек.
Оглядываясь назад спустя столетие, трудно представить себе весь ужас того, что за этим последовало. Теперь-то мы знаем, что уже тогда людям следовало ожидать проявления тевтонского могущества. Но все словно ослепли и оглохли. В центре внимания французский император. Газета «Лондон стэндард» утверждала, что Мольтке и его генералам не по силам захватить инициативу. «Пэл-Мэл газетт» 29 июля соглашалась, что события могут принять только одно направление. Из Соединенных Штатов прибыли генералы Бернсайд и Шеридан, чтобы своими глазами увидеть, как будут сокрушены выскочки из Центральной Европы; Кэйт Эмберли (которая два года спустя родила Бертрана Рассела, ставшего выдающимся ученым и поборником мира) 17 июля писала: «Печально думать о том, что прекрасный Рейн стал местом войны». Таковы были мысли людей в нейтральных столицах. Подданные Вильгельма были в равной степени уверены в том, что враг у порога. Немецкие крестьяне зелеными скашивали зерновые, чтобы их не топтали галльские сапоги, а во вновь приобретенных государствах на юге бургомистры готовились к коллаборационизму. В соответствии с договором, которым четыре года назад закончилась братоубийственная война, у них не было возможности уклоняться от выполнения своих военных обязанностей, но в Майнце и Ганновере уже приготовились вывесить трехцветные флаги, когда туда войдут победители. Даже прусские руководители полагали, что военные действия начнутся со стремительного наступления французов. Сам Вильгельм был настолько в этом уверен, что поначалу решил не выпускать французских карт. Французские командиры приняли такое же решение, что было грубейшей ошибкой. Генерал фон Блюменталь, начальник штаба наследного принца, ожидал, что первое французское наступление дойдет до Майнца. Мольтке думал, что Наполеон бросит 150 тысяч солдат для нанесения упреждающего удара по долине реки Саар в направлении Рейна, и, хотя был готов к этому, все же и не помышлял о том, чтобы сделать первые шаги. Проходили дни без какого-либо признака активности противника, и наследный принц Фридрих Вильгельм записал в своем военном дневнике: «Вполне может случиться так, что вопреки всем нашим долгим приготовлениям к внезапному нападению агрессорами станем мы. Кто бы мог подумать?»
Подумал противник. Французский «Военный альманах» расценил войска Мольтке как «замечательную организацию на бумаге, но сомнительное средство обороны, которое будет весьма неэффективно на первой стадии наступательной войны». В первые две недели военных действий один находчивый издатель обогатился, выпустив франко-немецкий словарь, чтобы французам облегчить жизнь в Берлине, а 28 июля французский император, приняв командование над своими армиями, заявил им: «Какой бы дорогой мы ни пошли за пределами наших границ, мы встанем на славный путь наших отцов. Мы докажем, что мы их достойны. Вся Франция следит за вами с жаркими молитвами, к вам прикованы взоры всего мира. От нашего успеха зависит судьба свободы и цивилизации». Конечно, снаряжение наращивалось быстрее, чем численность людей, – на четырнадцатый день мобилизации его рейнская армия собрала менее 53 процентов военнослужащих, но это казалось мелочью. Французы были полны боевого духа. На протяжении жизни трех поколений длинная тень первого Бонапарта господствовала в военной мысли. Теперь в седле был его
