— О, он умер! — воскликнул он.
— Бедные дети, — сквозь слезы произнесла Этель.
— Он прожил прекрасную жизнь, — сказал Кеннеди. Позднее, вспоминая этот день, его жена выделила как самое яркое впечатление этот ответ Роберта Кеннеди, его способность в момент беспросветного мрака не позабыть о ярких солнечных днях. Маккоун был поражен тем, как он мог, не дрогнув, выдержать эту пытку, это самое суровое испытание из тех, каким только может быть подвергнут человек. Он как бы окаменел. Конечно, известив о смерти брата на него сильно подействовало, но ни на момент он не потерял самообладания.
Втроем они спустились с лестницы и направились к подъезду в тыльной части дома. Проходя мимо окон гостиной, Кеннеди заглянул туда и, обращаясь к сидевшим там нью-йоркскому прокурору Моргентау и другим, неотрывно следившим за выступлениями телевизионных комментаторов, тихо сказал:
— Он умер, — и пошел в сторону бассейна. У бассейна зазвонил телефон На проводе снова был Эдгар Гувер, директор ФБР. С 13.48 он поддерживал телефонную связь с агентом Гордоном Шанклином, начальником отделения ФБР в Далласе. Еще минуту назад он не был в курсе событий, но вот только что ему стало известно то важнейшее, что, как он обещал, он старался выяснить.
— Президент умер, — отрывисто сказал он и повесил трубку.
Гувер но выражал сочувствия, он не казался расстроенным. Голос его, как потом вспоминал министр юстиции, был менее взволнованным, чем если бы он докладывал о том, что обнаружил коммуниста среди преподавателей Говардокого университета. Обычно словоохотливый, он внезапно заговорил со своим начальником сдержанно и сухо. Вероятно, по соображениям гуманности следовало бы отнести такую резкую перемену за счет волнений этого дня.
Однако, несмотря на то, что Po6eрт Кеннеди продолжал оставаться членом правительства еще более девяти месяцев, Гувер, кабинет которого находился на одном этаже с Кеннеди, так и не зашел к нему выразить свое соболезнование. Один из помощников Гувера написал Кеннеди взволнованное письмо, сотрудники уголовного розыска ФБР направили ему послание с выраженном сочувствия, однако их директор, подобно сфинксу, хранил молчание. Однажды, когда они случайно встретились при входе в здание министерства юстиции, он заговорил с Бобом. Позднее он принял от Боба в качестве рождественского подарка запонки с изображением печати министерства, но этим и ограничивались все их контакты.
Этель Кеннеди чувствовала себя сначала совершенно подавленной этим несчастьем и пришла в себя лишь после похорон. Однако гнетущая агония, омрачившая с наступлением весны жизнь ее супруга, еще не овладела им в ту пятницу. Он с головой окунулся в гущу дел. Пытался дозвониться Кену О’Доннелу, что пока не удалось, разыскал пятерых членов своей семьи, дозвонился мужу своей сестры Стиву Смиту в Нью-Йорк и сестре Жаклин Кеннеди — Ли Радзивилл в Лондон. Он занимался одновременно несколькими проблемами, в частности взвешивал возможность полета в Даллас для того, чтобы присоединиться к Джекки и вместе с нею сопровождать тело брата. Он даже успел обсудить со специальным помощником брата Макджорджем Банди вопрос о личных бумагах покойного президента. Банди в свою очередь проконсультировался с государственным департаментом и установил, что, если президент умирает, находясь на этом посту, его личные бумаги становятся собственностью его семьи. Банди тут же распорядился изменить шифр президентского сейфа.
Роберт стал как бы управляющим личными делами членов семьи Кеннеди, распределяя между ними задачи, связанные с переживаемым моментом, в соответствии с их способностями. Между тем телефоны непрестанно звонили. Число посетителей на вилле Хиккори Хилл все время увеличивалось, пока не собралась целая толпа. Внешне Роберт Кеннеди казался более спокойным, чем его посетители. Большинство их поспешили к нему, повинуясь безотчетному импульсу, и по приезде обнаружили, что не знают, что сказать. Коснувшись плеча Боба, Байрон Уайт из Верховного суда США в замешательстве сказал:
— Трудно понять, как это могло случиться, — и незаметно удалился.
— Нет слов, — сказала, всплеснув руками, Николь Альфан. Но затем, будучи одной из наиболее гостеприимных и любезных хозяек Вашингтона, она все же нашла кое-что добавить: — Мужайтесь, теперь вы руководитель рода. Вся надежда на вас.
Боб в ответ кивнул головой. В душе он недоумевал, зачем приехала к нему супруга французского посла, но вежливости ради сделал вид, что относится к ней с пониманием. Ему нужно было быть дипломатом в этой ситуации, и он был им. В отношении некоторых своих друзей он вел себя так, будто более озабочен их утратой, чем своей.
Так же, впрочем, вела себя и Жаклин Кеннеди, и это производило ошеломляющее впечатление на многих.
— Мы не хотим, видеть вокруг мрачные лица, — спокойно сказал Роберт Кеннеди Хэккету, руководителю одной из президентских комиссий. Через десять минут после телефонных звонков Шепарда и Гувера Роберт, как бы между прочим, приветствовал своего помощника Эдвина Гутмана словами:
— Как поживаешь?
— Неважно, — ответил Гутман сдержанно, ему в тон.
— Не печалься.
— Трудно.
Кеннеди отвел его в сторону. Гутман сообщил ему о предостережениях Скелтона в отношении Далласа. Боб вспомнил, что, хотя сам он норой опасался возможных покушений, президент никогда не беспокоился на этот счет. Оба брата пришли к заключению, что если фанатик и совершит покушение, то скорее на Роберта, чем на Джона.
— Быть может, это уменьшит ненависть, — сказал Гутман.
Кеннеди покачал головой. Через несколько месяцев об этом забудут. Несмотря на тяжелые переживания, мысли людей нередко выходили за пределы их личной судьбы. Размышляя над тяжелой утратой, которую понесла страна, они думали о том, каким образом может быть восполнена эта потеря. Первые слова Дина Маркхэма, также руководителя одной из президентских комиссий, обращенные им к Этель сразу же после его прибытия в Хиккори Хилл, были:
— Что теперь будет с нашей страной?
В Нью-Йорке бывший президент США Эйзенхауэр, подобно Маркхэму, думал о судьбе Америки. Он перебирал в памяти события собственной жизни. Он вспомнил, как в 1948 году, став президентом Колумбийского университета (в Нью-Йорке), обращался за разрешением на ношение огнестрельного оружия и часто вечерами ходил через Центральный парк с однозарядным пистолетом в кармане, чтобы иметь возможность защитить себя от акта насилия, подстерегающего граждан Америки на каждом углу. Углубляясь в более далекое прошлое, вспомнил, как в тридцатые годы, будучи молодым майором, он гулял один в солнечный день по улицам Порто-Пренса, столицы Гаити, и забрел в большой зал национального дворца. Стены дворца были уставлены бюстами бывших глав государства. Знакомясь с надписями под каждой из этих скульптур, Эйзенхауэр подсчитал, что две трети изображенных на них президентов Гаити умерли насильственной смертью при исполнении своих президентских обязанностей. «Какая это дикая страна, — думал он, — страна знахарей и диких нравов. И как не похожа на Гаити моя страна». Теперь он уже не был так уверен в этом, и на сердце у него было тяжело. Они могли не думать о завтрашнем дне. Однако федеральное правительство США не могло этого себе позволить. Отдельные его члены уже гадали, каков будет характер нового хозяина Белого дома и в общем чувствовали себя довольно неуверенно. До вступления на пост президента Джона Кеннеди, когда Линдон Джонсон спокойно проскользнул на малозаметную должность вице-президента, он был видной фигурой в конгрессе. В конгрессе Джонсона уважали, но для людей на другом конце Пенсильвания-авеню, то есть в Белом доме, он был загадкой. Пока Маккоун ехал от здания ЦРУ на виллу Хиккори Хилл, на протяжении этих пяти минут он успел суммировать в уме все, что знал о новом президенте. Итог его подсчетов был немногим больше нуля, и Маккоуна пугала перспектива нового руководства.
В устланном коврами кабинете в государственном департамент Ллуэлин Томпсон предавался раздумьям относительно способностей Джонсона в области международных отношений. Томпсон слыл здесь главным экспертом по СССР. Сам он себя таковым не считал. С течением времени он привык все больше полагаться в этом отношении на Джона Кеннеди. Президент поставил себе целью до конца разобраться в тонкостях изучения советской политики.
На взгляд Томпсона, успехи президента в этой области были поразительными. Позднее Томпсон
