Она ничего не ответила. Только слезы заструились по щекам еще сильнее. О чем думала Татьяна в эту минуту, Гуров не взялся бы гадать. Он развернулся и вышел из кабинета заведующей. Запер его на ключ. Пребывание наедине с самой собой для старшей акушерки будет сейчас нелишним. Скорее наоборот. Быстрым шагом полковник прошел по коридору, а затем спустился по лестнице на первый этаж. Людей, встречавшихся на его пути, он попросту не замечал. Негодование требовало какого-то выхода. И Гуров уже знал, в чем этот выход.
Остановившись на крыльце и вдохнув морозного февральского воздуха, он достал мобильник и набрал необходимый ему номер в управлении. Разговор с Цаплиным не отнял у полковника много времени. Он лишь коротко распорядился об аресте Аникеевой и объяснил майору, где и как тот сможет ее найти. Ключ ребятам из управления не понадобится. В отличие от хрупкой Татьяны, тот же Цаплин справится с дверью за считаные минуты. Сам Гуров не собирался дожидаться приезда коллег.
Вторник. 15 часов 30 минут
Весь двор был покрыт снегом, которого за день нападало столько, что верхняя кромка сугробов доходила почти до середины забора. Доронин с удовольствием вдохнул полной грудью морозный воздух, с шумом выпустил изо рта струю пара и, делая широкие круговые движения руками, попеременно – то вперед, то назад, – пошел к вольеру. Однако идти напрямую к вольеру не представлялось возможным. Ноги проваливались в снег по колено. Доронин подошел к калитке, возле которой со стороны дома стояла большая деревянная лопата, неловко взялся за древко, попытался сделать несколько движений, но большая лопата коробилась, задирая края. Усилий, которые прилагал Доронин, оказывалось явно недостаточно, чтобы сдвинуть с места загребаемый ком снега.
Едва уловимый на слух звук работающего двигателя, а затем и скрип приминаемого шинами снега привлек внимание Альберта. Он повернул голову. За забором показался темно-зеленый «Лексус» с черными стеклами, через которые с трудом проглядывали огоньки приборной панели. «Лексус» остановился, и из салона энергично выбрался Лобанов. Доронин уже ждал его.
Как только за Гуровым закрылась входная дверь около часа тому назад, Доронин скинул с ног домашние туфли, расстегнул рубашку и даже расслабил пояс на брюках, как бы пытаясь освободиться от давящего осадка, который остался от внезапного посещения полковника. Он босиком прошел в зал и с размаха опустился на мягкий кожаный диван. Бессмысленно глядя рассеянным взглядом перед собой, он широко зевнул, однако привычного облегчения, которое обыкновенно сопровождало этот процесс, он не почувствовал. Альберт попытался лечь на диван и, закрыв глаза, медленно сосчитать до десяти, однако на счете «пять» он не выдержал, вскочил на ноги и сделал быстрым шагом несколько кругов по комнате. Так он ходил минут десять, пока сам ни заставил себя остановиться. Ему явно никак не удавалось привести себя в спокойное состояние духа, что вызывало в дополнение ко всему еще и досаду. Альберт любил быть расслабленным, спокойно, без особого напряжения делать то, что требовалось от него в данный момент времени. Он осмотрелся вокруг себя и нашел взглядом на столике мобильный телефонный аппарат. Толкая столик коленом, Доронин подкатил его к дивану. Заняв удобное положение, он закинул ноги на нижнюю полку столика и, взяв телефон, нажал последовательно несколько клавиш на верхней панели аппарата.
– Да, – послышалось в трубке привычное отрывистое приветствие Лобанова.
– Это я, Илья.
– Я понял. Как раз собирался тебе звонить, Альберт, – как всегда чеканно выпалил тот.
– Что-нибудь еще стряслось? – не без внутреннего беспокойства спросил Доронин.
– Как тебе сказать... Есть один момент... Надо обсудить. Ты где? Дома?
– Дома. В коттедже.
– Я приеду. Через несколько минут. Я недалеко от тебя.
– Валяй, – с облегчением и несколько развязно произнес Доронин, после чего быстро захлопнул раскладной телефон-книжку и снял ноги со столика.
И тут он вспомнил, что его четвероногий питомец так и сидит запертый в вольере. Альберт поспешно оделся и вышел на улицу...
– Трудимся на ниве простого человеческого труда? От сохи, что называется? – бросил Лобанов, сам отворяя калитку.
Обычно он не был склонен к злословию и сарказму. И то, что сейчас Илья позволил себе не свойственный ему тон, выдавало крайнее недовольство какими-то событиями извне. Доронин так же неловко, как и взял, отставил лопату к столбу у калитки.
– Здесь поговорим, или пройдешь в дом? – скорее машинально спросил он, зная динамичную манеру Лобанова общаться даже с самыми близкими партнерами. Первый вариант его и самого не устраивал, поэтому, еще не дождавшись ответа, он отворил дверь и отстранился, пропуская Лобанова вперед.
– Ты меня совсем как неродного встречаешь. Или, может быть, все сегодня прошло так гладко, что разбора полетов не последует? – произнес Лобанов, проходя в дом и сбрасывая ботинки.
Доронин внутренне сжался.
– Есть хочешь?
Он первым прошел в гостиную, в которой, как ему казалось, еще не выветрился запах заваренного час назад для Гурова кофе.
– Ты же знаешь, мне, чтобы жить, нужно совсем немного, – ответил Лобанов. – Я могу вообще не есть. Не пить. Не спать. Не могу только делать хорошую мину при плохой игре. Дела должны делаться, и делаться хорошо. Таков мой девиз. – Илья прошелся по комнате и на несколько секунд приостановился возле стола с шахматами. Всмотрелся в расстановку фигур, качнул головой так, как обычно делают, желая выразить сочувствие, а затем продолжил движение. Обошел стол, приблизился к дивану и сел в самую середину. – Ладно, Альберт, я знаю, что ты не обращаешь на мои нападки внимания. Я только хотел спросить: «Тебе известно, что двоих наших хлопцев сегодня «сняли» в «Эдельвейсе»?
– Нет, подробностей я не знал. А откуда я мог знать? Ты мне сказал? Я вообще сидел здесь, как Робинзон, один, не зная, чего ждать... – Доронин позволил себе дерзкий тон, пытаясь хоть как-то снять напряжение.
– Так вот, – продолжил Лобанов. – Как оказалось, этот мент неплохо стреляет.
