– Вы тоже несчастны, Алина…
– Я нам не сказала.
– Не лгите, дорогая, ложь – это привилегия моей жены.
Он крепко перецеловал ее пальчики.
– Какой же ваш ответ, Алина?…
– Я еще не знаю…
– Это звучит согласием…
Очень бледная, она попробовала улыбнуться.
– А ваш отец?… А ваша жена, Юлий?…
– Не все ли равно… Я люблю вас… Отец?
– Но отец будет обладать вами всегда! До смерти… я не отнимаю вас у него… на моем месте он поступил бы так же.
Она задумалась, глубоко усталая.
– Почему я так долго колеблюсь? Все логично и просто. Сначала я сама созналась Генриху в любви и добивалась его взаимности. Затем я сама молила о наказании и сама же отдалась ему. Потом я примирилась с его отказом жениться на мне, – роль тайной любовницы была для меня блаженством. Наконец, моя тайна стала явной для общества, и Генрих хочет совместной жизни. Мой дом только помеха для него. Нужно продать его и уйти к Генриху. Можно подумать со стороны, что теперь я совсем невинна и чиста перед Генрихом? Это ошибка… мысли оставляют след… разве я не прелюбодействовала с Юлием в моем сердце?… Я всегда очень грубо желала его. Что Генрих может потребовать от меня как искупления? Я не знаю. Что будет с Юлием?… Я не знаю…
Она подняла голову и улыбнулась.
– Вы думали?…
– Я подводила итоги…
– И…
– Юлий, мой дорогой мальчик… У него показались слезы. Привлекая ее к себе, ища ее губ, он прошептал:
– Я люблю вас… я люблю нас…
Она возвратила ему поцелуй, все больше и больше тоскуя.
– Вы бредите… вы заблуждаетесь, Юлий… Я недостойна любви…
– Вы прекрасны. Вы нежная и святая…
– Я только распутна.
– Скажите «да», Алина…
– Да, Юлий…
У нее мелькнула мысль; «Поцелуи Юлия сладостны по-иному… я не знала, что поцелуй других губ также мне доставит трепет и забытье… Но ведь он его сын?… Может быть, поэтому?»
– У вас, Алина?
– У меня, Юлий…
Та же постель с занавесками лунного цвета и качание цветущих деревьев за окном, и голубое небо, и щебет ласточек, и солнце, и слезы, и тоска, и сладострастие нового греха среди поцелуев и жадности рук…
Широким жестом они раздвинула занавески кровати. Оказывается, после бурных, долгих слез она уснула. Солнце было ниже. В раскрытое окно тянули свежестью сада. Птицы еще цели. Теперь Алина вспомнила все случившееся. Юлий оставил ее, взбешенный и полный презрения. Он клялся, что Алина после ее признания для него не существует. Он послужил ей средством возбудить страсть в его отце? Отлично. Он платит Алине той же монетой. Она для него весенняя лихорадка, минутное забытье, валерьяновые капли, случайная встреча, которую даже не вспоминают. Потом он разразился почти грубыми упреками. О, зачем она призналась ему?… Как она жестока… До последнего поцелуя она верила в его влюбленность… Зачем она так грубо и ненужно швырнула ему правду… Алина только вздыхала. Она не умела его утешить. Она созналась в умышленности своей интриги, ибо она не хотела продолжения связи или повторения их свиданий. Отныне она умирала для него. Никто никогда не узнает их общей тайны.
– Забудьте меня, Юлий… И простите меня, если можете…
Тогда он ушел.
Алина поднялась на локте, взяла флакон с фиалкой, смочила виски и снова легла. Она думала, закрыв глаза.
– Как слезы облегчают… я выплакала всю свою душу… я чувствую необыкновенный прилив сил… Завтра, послезавтра ко мне приедет Генрих… О, теперь я встречу его иначе… Я… грешница и прелюбодейка!… Конечно, свою тайну я понесу одна, через всю жизнь… мой грех никогда не станет явным для Генриха… О, радость тайного преступления…
Она улыбнулась, смущаясь даже сама перед собою. «Теперь… когда Генрих захочет наказать меня… О, теперь это будет иначе… для меня… для меня…»
И она бросилась в море упоительных и сладострастных представлений, без протес га, без стыда, без колебания, нагая и восхищенная.
