гуманоидная внешность экипажа заставляла задуматься. Были ли гуманоиды на самом деле идеальным произведением природы, как утверждают многие антропологи Земли, склонные к философии? (Утверждали, поправил я себя. В конце концов все это осталось в прошлом на 1,2 миллиарда лет.)
Постепенно приходя в себя, я медленно ощупывал все вокруг. Теперь, когда я проделал отверстие, растения вторглись сюда, оплели своими прочными усиками все, что можно, и наконец разорвали скафандр чужака, растворив его тело.
Я все ещё был не в себе, когда пролез через отверстие во внешней стенке и остановился, ослеплённый ярчайшей вспышкой молнии. Только со временем ко мне вернулась способность ясно мыслить.
Я побрёл по тропе назад, к тому месту, от которого расходилось много дорожек. Гроза между тем продолжалась. Капли дождя, падая, шелестели в листве джунглей. Когда я достиг поляны с хижинами, над кронами деревьев постепенно светлело.
Когда я вошёл, Вишер проснулся.
— Ну? — тихо спросил он.
За всю ночь я не произнёс ни слова, а теперь шлюзы моего рта открылись, и я потерял над ними всякий контроль. Невероятные и ужасные события прошедшей ночи полились наружу. Мне так хотелось рассказать обо всем кому-то, чтобы он понял мой ужас.
И все же я достаточно овладел собой, чтобы говорить приглушённым голосом, а то и шёпотом, чтобы не будить Жаклин, но мои предосторожности были напрасными; до меня донёсся голос врача:
— Вам не нужно шептать, Барлетта. Я уже не сплю.
Вскоре она присоединилась к нам, и я рассказал всю историю ещё раз с самого начала, хотя Вишер уже слышал её. Когда рассказ был окончен, командир задумчиво кивнул, и мне показалось, что все самое чудовищное, происшедшее со мной, он принял слишком спокойно, почти разочарованно. Это, должно быть, было потому, что его мысли, как и прежде, сконцентрировались на тумане.
— По-видимому, конец экипажа космического корабля, отважившегося не подчиниться Великому туману, был ужасным: они или задохнулись, или умерли от голода, — сказал он.
Во всяком случае, это было не такое начало дня, которого бы мне хотелось. Куда бы я ни взглянул, меня преследовал призрак широко раскрытых глаз мёртвого чужака. И если бы я не был занят этим видением мертвеца, меня бы удивила Жаклин, но не своей красотой, а той готовностью, с которой она приняла наше положение. Вишеру не нужно было объяснять мне слишком многое, когда в прошлые дни он пришёл к сумасшедшей идее насчёт блока йоги, потому что я знал его, и поэтому мне было нетрудно понять основные черты его тактики. Но для Жаклин Ромадье это, напротив, была неисследованная область. Она впервые встретила Элфа Вишера в тренировочном лагере, где мы готовились к этой экспедиции. Это было — сейчас подсчитаю — примерно два с половиной года назад. Вишер не мог объяснить ей своего плана. Слова возникают из сознания, поэтому, если бы он объяснил ей свои намерения, туман тотчас же обнаружил бы запланированное предательство. Ну, может быть, и не сразу, может, через десять или через одиннадцать минут. Другими словами: Жаклин Ромадье играла ва-банк. Она знала, что у Вишера есть что-то на уме, но не знала, что именно, поэтому положилась во всем на него. И этим меня удивила.
Вишер вывел нас во двор, образованный хижинами. Маленькие коричневые рабочие, казалось, не особенно удивились нашему присутствию. Как нам было известно, их вообще ничто особенно не впечатляло. Кроме того, туман, вероятно, уже давно телепатически сообщил им о трех чужаках, поселившихся в их деревне.
Около полудня мы поели в рабочей столовой, что произошло довольно примитивно. Шесть эольцев готовили пищу. Вместе с маленькими темнокожими мы прошли к длинной стойке, и каждый из нас получил миску, наполненную желтоватой кашей. Это было не Торо Со на Виз Венето — и, прежде всего, здесь не хватало соли — но, по крайней мере, мы были сыты. Кроме того, эта штука странным образом утолила и нашу жажду. Я предположил, что каша была приготовлена по идеальному рецепту, который сообщил эольцам туман.
Сытость улучшила моё настроение, улеглось внутреннее беспокойство, и я перестал непрерывно думать о трупах в древнем космическом корабле.
Вонючий воздух больше нам не докучал. Сначала, правда, было довольно скверно, но чем больше мы им дышали, тем меньше ощущали запах навоза и болотного газа.
Вернувшись в хижину, мы стали ждать.
— Нам необходимо вернуть себе корабль, — сказал Вишер. — Мне нужна любая подходящая идея.
Но ни я, ни Жаклин пока ничем не могли помочь ему.
— Конечно, Великий Мастер в любое время может доставить сюда наш корабль, — продолжил Вишер, — перенеся его при помощи мощного электромагнитного поля, но что мы выиграем в результате этого?
Он прав — ничего. Байер строго предупредил, что воздушные шлюзы будут герметически закрыты. Кроме того, он обещал, что в пух и прах разнесёт из корабельных орудий хижины, печи, литейные и машинные залы.
Самым простым было бы проинформировать третьего пилота о наших намерениях, но тогда наш план, конечно, потерял бы всякую ценность. И ещё хуже: для Жаклин, Вишера и меня дело приняло бы совсем другой оборот. Мы и без того судорожно старались не думать о блоке йоги Вишера.
— Мы должны вернуть себе корабль в ближайшие пять дней и отправиться в путь, — сказал Вишер.
— Почему? — удивлённо спросила Жаклин.
— Через пять дней терпение Великого Мастера кончится, — серьёзно ответил Вишер.
Что или кто мог знать, что могло произойти через пять дней? Я без труда мог поверить, что туману известны такие фундаментальные чувства, как любознательность или властолюбие. Однако таких чувств, как терпение и нетерпение, в репертуаре его эмоций найти не ожидал. Терпение можно идентифицировать только в связи с индивидуальным ощущением времени, а не с тем клиническим чувством времени, которым обладал туман, иначе он не смог бы успешно использовать свои плавильные печи, литейки, генераторы и машины. В то, что он интуитивно чувствует ход времени, как и человек, от настроения и темперамента которого зависит, будет ли он терпелив или проявит нетерпение, я просто не мог поверить. Как он мог развить такое чувство? Он крутит вокруг местного солнца бог знает сколько миллионов лет, и единственным, что могло служить ему часами, было движение планет и, может быть, течение жизни маленьких темнокожих существ, которых он держал под своим психическим ярмом.
Нет, я не верил, что Великий Мастер знал, что такое нетерпение. А Вишер намеревался показать нам — и туману… Пока только он один знал, почему так важно выдержать срок в пять дней.
— У меня, кажется, есть одна мыслишка, — внезапно сказала Жаклин.
Я не показал своего удивления, хотя ещё день или два назад доктор Ромадье говорила: «Вот моя идея». И никто не мог её обсуждать или критиковать без того, чтобы она в своей неподражаемой манере не посоветовала ему держать язык за зубами, а теперь «У меня, кажется, есть одна мыслишка». Я не мог поверить своим ушам!
И что за мыслишка была у неё! Сначала она звучала настолько фантастично, что мне захотелось просто отмахнуться от неё, но потом я увидел, что Вишер слушает её очень внимательно, и начал взвешивать все за и против. Именно так, как себе представляла это Жаклин, нам сделать, вероятно, не удастся. Если мы выгоним экипаж из ЭУР 2002 и захватим корабль, ни один член экипажа больше не захочет вернуться на борт. Они все знают, что мы намереваемся направить корабль к центру тумана, и скорее будут благодарны нам, что мы прогнали их ещё до старта.
— Так не пойдёт, — сказал я с некоторым колебанием, потому что привык к тому, что Жаклин Ромадье не терпит никакой критики своих предложений. — Мы должны нейтрализовать людей, не прогоняя их из корабля.
— Но как? — спросила Жаклин, и я чуть было не задохнулся. Она серьёзно восприняла мою критику! — Я уже думала об этом, но другого пути не вижу.
— Можно чуть помедленнее, — попросил Вишер. — Начало вашего плана великолепно. Идея ценна, только её воплощение мы должны немного изменить.
Прошла пара минут напряжённого размышления, когда заговорила Жаклин, от звука голоса которой я даже вздрогнул.
