'Может быть, план все-таки сработал? – робко думал он. – Мария говорила, что ее муж очень авторитетный в милиции человек. Не может быть, чтобы он не справился с подонками. А если все-таки не справился? А если его просто нет сегодня дома? Кстати, очень вероятный вариант. Менты часто сутками пропадают на работе, да и Мария помешана на своем театре.
Перфилов невольно вспомнил о предмете, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, – о фотоаппарате, который он таскал с собой в те пьяные дни. Должно быть, черт тогда толкал его под руку. Ну на кой ляд ему понадобилось рисоваться с объективом перед бандитами?! Теперь-то уж Перфилов не сомневался, что по пьянке сфотографировал что-то не то – его засекли и пошли по следу. Как он только сумел сначала вывернуться? Недаром говорят, что у каждого пьяного есть свой ангел-хранитель. Но сколько веревочке ни виться... Тем более что он умудрился посеять записную книжку с адресами и телефонами – лучшего подарка бандитам и выдумать было нельзя. Правда, в этой книжке были отмечены далеко не все знакомые Перфилова. В этом отношении он был совершенно неорганизован и непредсказуем. Какие-то адреса он записывал, какие-то запоминал просто так. Иногда записывал, даже если помнил адрес как Отче наш. Иногда ставил напротив фамилии только одному ему понятные закорючки. Одним словом, не всем его знакомым не повезло. Например, адреса Гурова в записной книжке не было – это Перфилов помнил точно.
Однако что же он заснял и где – память по-прежнему не воспроизводила. И местонахождение фотоаппарата для него самого до сих пор оставалось загадкой. Что-то угрюмо возилось в глубине мозга – какие-то образы, какие-то звуки, создавая ощущение, что Перфилов вот-вот что-то вспомнит, но едва это происходило, как все опять заволакивалось глухим туманом, и Перфилов уже не мог понять, что у него в голове – воспоминания или обрывки галлюцинаций.
Тогда он бросил это бесплодное занятие и стал думать о другом, если можно было назвать мыслями ту кашу, которая образовалась в его голове. У Перфилова усиливался кашель, и от этих приступов просто трещал череп – пульсировала каждая кость, каждая мышца, каждая вена, наполненная зараженной кровью. Он казался себе куском мяса, который хорошенько отделали колотушкой, прежде чем пустить на котлеты.
Неизбежно пришлось подумать о том, что будет дальше с его избитым, окровавленным телом. Логика подсказывала, что скоро Перфилова опять будут бить. Даже если соберутся прикончить – все равно сначала отведут душу. Будь он на их месте – он бы отвел ее непременно.
Значит, хочешь не хочешь, а нужно было придумывать новую лазейку, которая поможет если не совсем избежать мучений, так хоть отсрочить их на какое-то время. К сожалению, выбор у него теперь был невелик. Знай он, где фотоаппарат, плюнул бы на все и сказал: «Жрите!» Но он знает не больше их – значит, опять нужно врать. Но теперь придется врать куда убедительнее и хитрее. А откуда взяться убедительности, если у него и так едва работает голова? Он же не титан, не экстремал какой-нибудь. Он нормальный человек, с нормальными рефлексами. Когда ему делают больно, он испытывает боль. Это так же естественно, как то, что он всеми силами старается от боли избавиться.
Как назло, ни одной идеи в голову больше не приходило – даже самой завалящей. Перфилов задыхался и обливался потом, будто только что бегом поднялся в гору, и в то же время его продолжала бить дрожь от холода. Он весь сейчас был как открытая рана. Если бы в эту минуту пытки возобновились, Перфилов, наверное, сошел бы с ума. Его опять охватил панический ужас. Он жаждал спасения и не знал, где его искать.
Против своей воли Перфилов принялся вспоминать тот кошмар, что происходил с ним несколько часов назад. Он снова будто пережил всю боль и унижение, которые ему пришлось испытать. Страдания казались еще ужаснее, потому что Перфилов не знал, как выглядят его мучители. У них не было лиц – только голоса, кулаки, похожие на паровой молот, и ослепляющие фонари. Это была воплощенная жестокость, зло, разлитое в мире. Перфилову казалось, что, если бы он мог видеть лица, ему было бы легче.
Правда, отчасти ему удалось увидеть их лица – когда его отыскали на Ленкиной квартире. Он был тогда пьян и напуган, но кое-что успел рассмотреть. Те люди, что забрали его, показались Перфилову очень несимпатичными, даже неприятными – у них были грубые лица, злые глаза и жесткие ладони. От них пахло потом, соляркой и дешевым обувным кремом. Это был солдатский запах, запах казармы. Перфилов когда-то служил в армии и не мог ошибиться.
Но при чем тут казарма? Он давно не имел никаких дел с армией и даже не помышлял об этом. Его нишей были шоу, мода, легкие светские скандальчики. Серьезные вещи его совсем не интересовали. Порой он, правда, слегка завидовал своим коллегам, которые работали в «горячих точках» или стряпали какие-то разоблачительные материалы о криминале. Они рисковали, конечно, но порой этот риск очень неплохо оплачивался. Не только деньгами, но и возможностями, связями, известностью, славой, наконец. Перфилову с его модельками средней руки слава не грозила. Поэтому его порой охватывал странный зуд – он мечтал о сенсации, о шокирующих снимках, которые вознесут его на вершину популярности. К счастью, никаких особенных усилий для утоления этого зуда Перфилов не предпринимал, и тот проходил сам собою. Да и не подворачивалось Перфилову ничего сенсационного. Не подворачивалось до того дня, как он в последний раз загулял. Но теперь уж он развернулся на полную катушку. Получил свою сенсацию. Жаль только, что плоды ее будут пожинать уже без него.
Но где он мог набрести на этих ужасных, пропахших солдатчиной людей? Скорее всего, это случилось, когда он расстался с Видюниным, потому что воспоминания о Видюнине совсем не связывались ни с какими солдатами. Они связывались с хохочущими девками и звенящими бутылками. И вообще, кажется, они с ним полаялись. У Перфилова было смутное, но недвусмысленное ощущение, что с Видюниным они теперь в ссоре. Как все произошло, Перфилов не помнил, да и не хотел вспоминать – такие вещи случаются неизбежно, как смена времен года. Главное, что Видюнин тут явно был ни при чем.
Но до сути дела Перфилов никак не мог добраться. Если имела место ссора между ним и Видюниным, значит, оба они уже были, что называется, хороши. Во всяком случае, он, Перфилов. Об этом он уже не раз с неудовольствием думал. Не тот он стал, сдает потихоньку. Но когда же и где они расстались с Видюниным? Если бы он мог вспомнить хотя бы этот момент!
И вдруг перед глазами Перфилова на какой-то миг встала до странности четкая картина – она даже обладала запахом. И это был запах свежего хлеба. А увидел он симпатичное личико Вики Тягуновой, с которой пару лет назад хотел завести роман, но был настолько неаккуратен, что ее муж, дикарь и мужлан – даром что родственник, – раскусил его сразу и едва не переломал Перфилову все кости. С тех пор Вика стала Перфилову, скорее, неприятна, и искать с ней встречи он мог только в состоянии полной невменяемости. Что, собственно, и имело место.
Перфилов весь горел – не только от температуры, но и от охватившего его возбуждения. Он почувствовал, что нащупал брешь в своем беспамятстве, и теперь всеми силами старался расширить эту брешь. Он даже на минуту забыл про наручники и едва не оторвал руку, когда вздумал подумать на ходу. Как многие люди, размышляя, он имел привычку расхаживать по комнате.
Думать пришлось на прежнем месте, но теперь перед Перфиловым понемногу начал брезжить свет, и это его вдохновило. Это могло означать, что у него появляется еще один шанс на отсрочку приговора.
Он, несомненно, видел Вику в этот раз, но где? Впрочем, Перфилов понял, что вопрос дурацкий – если он сумел даже воспроизвести в памяти запах хлеба, значит, он был у Тягуновых в их задрипанной булочной. Он там был!
Сердце Перфилова учащенно забилось. Он прижал ладонь ко лбу и напряг все мышцы, будто физические усилия могли помочь воспоминаниям. Со стороны он выглядел наверняка нелепо, но кто его сейчас мог видеть? В голове у него проносился просто вихрь образов. Какой только чепухи не вспомнилось ему сейчас! Он лихорадочно отбрасывал все лишнее, пытаясь ухватить главное. И вдруг вспомнил.
Перфилов с шумом выдохнул и обессиленно привалился спиной к стене. Холодный пот стекал по его опухшему изуродованному лицу. По телу волнами прокатывался то жар, то холод. В голове стучало. Но сейчас ему стало чуть-чуть полегче. Непослушная память выплюнула то, что от нее требовалось. Отдала с неохотой, после долгой борьбы, как собака кость. Кость была грязной, неаппетитной и ни на что не годилась. Но это было единственное, что оставалось в распоряжении Перфилова.
Ну конечно! Как он мог забыть! Был вечер, за ним гнались. Это было где-то неподалеку от булочной Тягуновых. Только он не сразу это понял – слишком был пьян и в панике. Он уходил на пределе. Как у него вообще получилось уйти, этого Перфилов даже не пытался вспоминать. Это не имело сейчас никакого
