супругом унесло в свадебное путешествие, а Лоренцу — в сумрак квартиры на Петроградке, где жила мамина подруга. К бабушке внучку в тот раз не отправили, чем сильно обидели старушку. Потом была беготня с бумагами, мамины ночные разговоры по телефону, некстати разразившийся грипп.
А неведомая сила толкала и толкала их вперед. Любимая преподавательница ушла из студии, и заниматься там расхотелось. Школа надоела хуже горькой редьки. Лучшая подруга переехала в Москву. Город отторгал ее от себя, а сопротивляться и не хотелось. Она просто плыла по течению, не задумываясь, что, собственно, происходит.
И вот, настало пробуждение. В незнакомом доме, в чужой стране. Что с этим делать, Лоренца решительно не знала.
Пора было умываться и спускаться вниз. Перелезая в халат она встряхнула джинсы и на пол со звоном упала найденная в купе монета.
Это был не рубль. Мама ошиблась — из кармана эта денежка выпасть никак не могла. На местные — или еще какие-то европейские, — деньги она тоже не походила. Тяжелый серебряный кружок со странным орнаментом на одной стороне, и грубоватым изображением коронованного змея с другой. Может и не монета вовсе? А какой-то сувенир. Откуда только он в купе взялся?
С улицы послышался шум мотора — отчим успел съездить в магазин, пора было завтракать. Монета отправилась в сумочку к заколкам и расческе, а загадка была отложена на потом и благополучно забыта.
2
Следующие дни прошли бестолково и суматошно: получали бумаги в миграции, ждали и встречали контейнер, распаковывали вещи. Пустые полки в ее комнате заполнялись привычными книгами, плюшевый медведь воцарился в углу кровати и мир снова принял знакомые очертания.
Раза два она выходила с Ажуоласом, несколько раз — с мамой, но довольно быстро Лоренца освоилась настолько, чтоб гулять по городу с альбомом в руках, и каждый день уходила делать наброски. К осени отчим обещал устроить ее к какому-то преподавателю.
Город постепенно раскрывался, принимал новую жительницу. После Петербурга совсем крошечный и очень тихий, со страшно запутанными для привычного к строгой геометрии глаза улочками и переулками. Вместе с тем ее новый дом казался уютным и таинственным, словно сказочный городок, нарисованный в детской книжке. На самом деле, конечно, он был иным- город с давней историей и горькой судьбой, но пока Лоренца видела только то, что хотела: узкие улицы, черепичные крыши, плывущие в вечернем небе разноцветные шары-монгольфьеры. И думала, что, пожалуй, сможет его полюбить.
Звонила бабушка. Услышав бодрое: «живем прекрасно», похоже, расстроилась.
Убирая в карман телефон, Лоренца вспомнила, как бабушка пила чай, морщилась и ворчала, что променять Петербург на какую-то дыру — это безумие. Прадедушка, который в свое время вывез семью в Ленинград, перевернется в гробу, потому что Елена мало того, что сама спятила, так еще и тащит за собой ребенка. Куда? Зачем? Ответить на эти вопросы Лоренца не смогла бы, но было все равно неприятно.
Резко запахло «Красной Москвой».
— Значит, вернулись! — сказала бабушка.
Лоренца подскочила на месте. Снова она, что ли, заснула?
Бабушка была одета в темное и плотное — не по погоде, — платье, волосы спрятала под кружевную шапочку, украшеную по краю тесьмой и бисером. На ногах она носила разношенные ботинки поверх мужских черных носков, эти распухшие конечности, казалось, принадлежали другому человеку — так странно сочеталась обувь с почти элегантным платьем. Ничего удивительного — старые женщины с больными ногами не всегда думают о красоте.
— Мы незнакомы, — пробормотала Лоренца. Теперь, когда первое ошеломление прошло, она видела, что женщина просто очень похожа на бабушку. Черты ее лица были острее, волосы — темнее, а глаза не карие, а бледно-голубые, почти совсем выцветшие. Но манера поджимать губы и складка на переносице — точь-в-точь как у бабушки. К тому же от незнакомки разило знакомыми духами.
Старуха усмехнулась:
— Ты-то меня не знаешь, а я ваших помню хорошо… Уехали они. Далеко уехали. А Елка-то вернулась. И ты вот приехала.
Лоренца сделала шаг назад. Елкой маму звали только домашние. Откуда могла знать это имя чертова бабка из другой страны, из другого мира. Но вотпрос так и остался на кончике языка: подошел троллейбус и нахлынувшая толпа их разделила, а потом, когда тротуар снова освободился, старуха уже исчезла.
Села ли она в троллейбус, или просто растворилась в воздухе, Лоренца не заметила. Она пожала плечами, перешла на другую сторону улицы и принялась набрасывать в альбоме смешного ангелочка, то ли амурчика, который хитро поглядывал на летнюю публику. Но желание рисовать пропало. У нарисованного ангелочка прищур получился недобрый, да и вышел рисунок криво… Должно быть потому, что перед глазами все стояла старуха. Знакомое — и совсем чужое, — лицо. Темное, как ночь, платье, на котором лунно серебрилась круглая брошь под воротником…
Она сильно нажала на карандаш и грифель сломался. Вот оно! Рисунок на броши она где-то уже видела. Коронованная змея. Та же, что и на монете, найденной в купе.
Стало зябко, хотя стены плавились от жары. Лоренца спрятала альбом и зашагала вдоль по проспекту.
Итак, она свихнулась. Заснула прямо в центре города и увидела кошмарный сон. Это вариант номер раз. Другое объяснение — старуха действительно была. И странная брошь у нее из того же мира, что и монета… Черт, что я несу? Может тут всякие украшения со змеями в каждой лавке валяются. Или валялись года три назад, когда бабулька брошку покупала.
А сходство с бабушкой… Может, показалось? Бабушка ведь правда отсюда родом, потому и похожа.
Но обмануть себя не удавалось. Старуха была не просто похожа. Словно родная сестра — похищенный в детстве близнец.
По дороге попался «Макдональдс», Лоренца хотела было зайти, но ограничилась рожком мороженого.
Бабушка «Мак» ненавидела лютой ненавистью и всякий раз пилила внучку, стоило той направить стопы в сторону богомерзкого заведения. «Как можно не то что есть, в руки-то брать такую еду! Лерик, почитай, что умные люди пишут!», — «Бабушка! — закатывала глаза Лоренца, — туда не толькое есть ходят! Там, вообще-то, сортир бесплатный» — «И за этим туда не надо!» — звучал совсем уж странный ответ.
Когда Лоренца — тогда еще Лариса, Ларчик, Котенок, — была совсем крошечной, они жили все вместе. В смутных воспоминаниях бабушка оказывалась мифологическим существом, всесильным божеством, властным карать и миловать. Она решала все: какой будет суп, что смотреть по телевизору, как одеть Ларочку на прогулку. Когда мама пыталась делать по своему, начинался скандал — долгий и противный. То и дело поминался отец ребенка, которого никто из родни не знал и не видел, в конце концов мама сдавалась и дня два приходила в себя.
Потом умер давно разведшийся с бабушкой дед и оставил дочери квартиру в пятиэтажке на Железноводской. «Сдавать! — скомандовала бабушка, — или съезжаемся!». Но мама неожиданно взбунтовалась и решила жить отдельно. Ларе об этом рассказали намного позже, а тогда она только и поняла, что живут они теперь вдвоем с мамой, спать она будет в своей комнате, а не за шкафом, и что бабушка осталась там, в старом доме с башенкой возле Смоленского кладбища.
Божество смирилось не сразу. Первые недели она обрывала телефон, то и дело заявлялась без приглашения, пыталась забирать Ларису из садика — воспитатели были предупреждены и ребенка не отдавали. Длилась эта мелодрама с полгода, наконец бабушка утихла, появляться стала реже, и постепенно снова вросла в их жизнь. А когда Лариса пошла в школу, где продленку обещали, но не сделали, обходиться без бабушки стало совсем нелегко. Та охотно предложила помощь, и незаметно сумела снова встать во
