осматривать город.
Сначала мы отправились к гробнице Баху Бегам, — она расположена в нескольких минутах ходьбы от дома Хамида. Издалека гробница кажется великолепной. Ее ослепительно белый купол и портики со множеством крохотных башенок и каменных фонарей возвышаются над густыми кронами манговых деревьев. Однако видимость обманчива: когда мы подошли ближе, я понял, что мавзолей поражает скорее своими размерами и силой первого впечатления, чем чистотой стиля и богатством художественного оформления. То, что на расстоянии казалось мрамором, на деле лишь побеленная стена, а богатая резьба каменных украшений превратилась в простую лепнину. Правда, известь, использованная для побелки, сверкает необычайной белизной, — говорят, что ее производят из специальных ракушек, которые собирают в пересохших руслах рек.
— Мавзолей построен навабом Асаф–уд–даулой как дань уважения к матери, — начал свое повествование Хамид. — Пока его мать была еще жива, он построил для нее соседний дворец Дилькуша, но в общем–то к матери он относился не совсем хорошо: требовал от нее всю государственную казну. Когда уговоры не помогли, Асаф–уд–даула обратился за помощью к англичанам, отдав им за это территорию вокруг Варанаси и Джаунпура. Однако и англичанам не удалось добиться успеха. Баху Бегам никому не открыла, куда она спрятала свои сокровища. Англичанин Хейстингс, губернатор, был обвинен своими противниками в том, что плохо обращался с местной правительницей, за что и был вызван в суд. Однако великодушная Баху Бегам его учтиво извинила, а позднее даже охотно ссужала Ост–Индской компании большие суммы. Говорят, она хотела передать Компании все свое имущество, но все–таки не сделала этого. Люди верят, что ее сокровища все еще находятся где–то здесь под землей…
Учитель не успел договорить, как в сад ворвалась группа чем–то взволнованных мужчин:
— Ие хейн! (Он здесь!)
Среди них оказался господин Пракаш, сын адвоката Шриваставы. Он тоже адвокат. Вот уже два часа вместе со своими друзьями разыскивал он меня по всему Фаизабаду.
— На вокзале мы вас пропустили. Дунский экспресс обычно опаздывает часа на два, а сегодня, как назло, прибыл на десять минут раньше, — извинился он и потянул меня за собой. — Мистер Шривастава–старший ждет вас к обеду.
Тут поднялся спор — какой семье я должен оказать предпочтение, к кому отправиться на обед. Никто не хотел уступать, так как обе семьи приготовили угощение, осталось лишь сесть за стол. Пока шли жаркие переговоры, мы оказались рядом с домом учителя. Однако тут выяснилось, что никаких приготовлений там не было и в помине, так как обед организовывал не он, а инспектор школ округа господин Имтияз Али в своем большом доме.
Мои гостеприимные хозяева темпераментно обменивались мнениями. Наконец они успокоились — пришли к компромиссному решению: обедать я буду с учителем, а ночевать останусь в доме адвоката. Договорились, что достопримечательности Фаизабада они покажут мне вместе, а завтра мистер Шривастава и его друзья отвезут меня в Айодхью на машине. Все уладилось, и, помыв руки около входа, я сел к накрытому столу, на котором уже дымились горки благоуханного риса и баранина с острыми приправами.
Инспектор Али превзошел самого себя не только как гостеприимный хозяин, но и как интересный собеседник. Я узнал, что в свободное время он увлекается литературой и историей искусства.
— Стиль фаизабадских мавзолеев специалисты определяют как упадочный, — как бы продолжил он рассказ учителя. — К концу восемнадцатого века возможности дальнейшего развития индо–персидского искусства были уже исчерпаны. Исламское искусство должно было умереть, чтобы мог жить творческий дух народа. В то время начался большой приток европейцев в Индию. Они приходили сюда или как военные авантюристы, или как представители колониальной власти. Эти люди приносили с собой знания направлений и современные формы европейского искусства, ставшего модным при дворах провинциальных правителей. В свою очередь, в Европе стало модой иметь экзотические предметы быта с Востока. Завоевание Индии сопровождалось постепенным усилением влияния европейского искусства. В результате возник архитектурный стиль, который со спокойной совестью можно определить как «индийское рококо». Наивысшего расцвета этот стиль достиг в Хусейнабаде и Лакхнау. Например, Турецкие ворота можно назвать фантазией в стиле рококо. Только здесь вы поймете, что такое гибридный эклектизм в период упадка. Колледж Ла Мартэньер копирует версальский Трианон, Жемчужный дворец представляет британский классицизм, строительство позднейших резиденций наваба вдохновлялось европейской готикой.
— Не пора ли нам отправиться к господину Шриваставе, который, наверное, уже ждет нас с друзьями в Розовом саду? По дороге покажем гостю места, где жили самые знаменитые поэты лакхнауского периода, писавшие на урду, — учитель приостановил поток информации, обильно льющейся из уст господина инспектора.
В солнечный полдень мы вышли и побрели по пыльным извилистым улочкам. На одной из них учитель указал на ничем не приметный дом, выкрашенный в желтый цвет. На нем не было никакой памятной доски, которая сообщала бы о том, что здесь жил и умер в 1810 году один из величайших индийских поэтов, Мир Таки Мир, писавший на урду и персидском. В нескольких шагах отсюда, в доме чуть получше, жил сатирик Мирза Рафи Сауда. Оба они похоронены в Лакхнау.
Вспоминаю одну из эпиграмм известного сатирика на доктора Гауса, которую мы когда–то переводили в Праге:
На базаре бахвал сидит ленивый,
Нарыв среди врачей, печать позора медицины…
Инспектор, просияв, быстро подхватил:
Похож на черта, но носит имя Гаус,
Всех палачей в убийствах превзойдя,
Известен он как ангел смерти.
Подлец лишь начинает выписывать рецепт,
А вам уже готово на свете ином место!
Немало взрослых и детей благодаря ему расстались с жизнью.
А гробовщик довольный хотел бы дать ему медаль.
— Интересно, сохранился ли дом, в котором жил доктор Гаус? — задал я вопрос.
Инспектор сказал, что дома Гауса здесь нет, так как он жил в Лакхнау, а город много раз перестраивали, и поэтому вряд ли я найду его дом и там.
Но вот мы уже стояли еще перед одной достопримечательностью Фаизабада — «Гулаб Бари» (Розовый сад), входом в который служит высокая башня. В центре хорошо ухоженного парка с водоемами и декоративными канавками возвышается ослепительно белый мавзолей в стиле «индийского рококо». Возле входа мы сняли ботинки и вошли под широкий низкий купол. Внутри лежали три скромные мраморные надгробные плиты без надписей. Плита в середине принадлежит навабу Шуджа–уд–дауле, две по краям — его родителям, которые здесь, однако, не похоронены. Ведь наваб Сафдар Джанг спит вечным сном в Новом Дели, в пышной гробнице неподалеку от аэродрома, носящего его имя.
На лепной штукатурке, на колоннах, на фонарях, на воротах — везде можно увидеть эмблемы с изображением рыбы. Железные, деревянные, каменные рыбы отовсюду таращат на вас глаза, в одном месте одна, в другом — две. Все похожи одна на другую. Я заинтересовался, что они обозначают.
— Эта эмблема получена навабом Асаф–уд–даулой от делийского правителя в знак признания его заслуг на службе Могольской империи. Почетная эмблема использовалась навабами везде, где только можно. Свой дворец в Лакхнау они назвали «Мачхли Бхаван» — «Рыбий дворец», а их корабль на реке Гомти имел также форму большой рыбы. Вы сможете увидеть его в тамошнем музее.
Прогулкой по саду мы закончили осмотр фаизабадских исламских достопримечательностей. Нас ждали еще места во много–много раз древнее. Чтобы увидеть одно из них, мы должны спуститься к берегам Гхагхры. Мы сели в лодку и поплыли к острову, омываемому двумя рукавами реки. Вдали над рекой сверкал протянувшийся почти на километр новый автодорожный мост.
Мы пристали возле могучего фигового дерева, стоящего на краю длинной тамариндовой аллеи, ведущей к каменному храму Рамы со спускающейся к воде широкой лестницей.
— Это известный гхат Рамы, — указывая на лестницу, сказал господин Шривастава. — Именно
