знала, что не могу согласиться с их требованиями.
— Я должна принимать собственные решения и идти по собственному пути, — произнесла я. — Сейчас я дейтвительно поеду домой, в Семиводье, и не вижу причины, почему бы мне не оставаться там и дальше. Но будущее… будущее неизвестно. Кто знает, что может произойти? Я ничего не стану вам обещать.
Их голоса раздались снова, гневные и такие мощные, что я задрожала. Кобыла тоже почувствовала это и вздрогнула подо мной. «Ты сделаешь так, как мы приказываем, Лиадан. Ты просто обязана!!!» Но я не ответила, а в следующий раз, когда я обернулась, они исчезли.
***
Стоял ранний вечер, почти сумерки. Я добралась до дороги и ехала на юг, а солнце садилось, окрашивая все вокруг восхитительной смесью розового и золотого. Как там говорит пословица? Красный закат — земледелец рад? Красный восход добавит забот? Я тихонько улыбнулась. Совершенно ясно, откуда я все это знаю. От отца, который когда-то держал меня на руках и, стоя на вершине холма, где росли его молодые дубки, показывал, как солнце садится на западе, уходит за море, в Тир На н’Ог. Оно опускается туда каждый вечер, и закатное небо предсказывает нам погоду на завтра. «Учись распознавать приметы, малышка», — так он мне говорил. Дивный Народ решил, что именно Ибудан будет отцом столь нужного им ребенка, его выбрали за силу и терпение. Бран, конечно же, ошибся. Мой отец, такой тихий, такой глубокий, он так заботится обо всем, живущем и растущем. Он не мог совершить ничего такого, что было бы способно исковеркать целую жизнь.
Кобыла жалобно всхрапнула и внезапно остановилась. Перед нами на дороге что-то происходило. Слышались людские голоса, перестук копыт, звон металла. Мы тихо отступили под защиту деревьев, я спешилась в полутьме. Звуки приближались, в угасающем свете дня мне удалось разглядеть четверых или пятерых мужчин в темно-зеленых туниках и одного, одетого в странный костюм из кожи и волчьей шкуры, мужчину с полуобритой головой. Он бился, как безумный, временами казалось, что он сильнее всех своих противников вместе взятых. Рост и телосложение этого мужчины давали ему несомненное преимущество, в конце концов, его все же сбросили с лошади и обезоружили. Раздались насмешки, потом слова вызова. Я слышала проклятия, хрипы, божбу, потом кто-то прокричал что-то о возмездии, и снова крики и ругань, когда металл вонзался в плоть. И наконец воцарилась почти полная тишина, слышно было только как глухие удары плотного кольца атакующих сыпятся на мужчину, свернувшегося в комок посреди дороги. Я ничего не могла сделать. Как я могла выступить вперед и обнаружить себя? Как я могла попытаться предотвратить это варварское избиение и одновременно не выдать, где я побывала? С чего бы порядочной девушке, вроде меня, вдруг защищать разбойника и убийцу? Кроме того, в этом кровавом месиве, они могли бы и не заметить меня, пока я сама не пала бы жертвой шального удара меча или топора. И вот я стояла совершенно неподвижно, а лошадь послушно застыла рядом со мной. Наконец, кто-то произнес:
— Хватит. Пусть теперь поварится в собственном соку.
Люди в зеленом вскочили на коней, взяли лошадь избитого под уздцы и ускакали по дороге.
Я осторожно вышла из укрытия. Было уже почти темно, я нашла его скорее по тихому, булькающему звуку неровного дыхания. Я опустилась рядом с ним на колени.
— Пес?
Он лежал на боку, лицо его исказила агония. Обе руки его были прижаты к животу, а вокруг него на земле темнела кровь и… Дианехт, помоги мне! Живот у него был раскроен крест-накрест, из него вывалились все внутренности, и он руками пытался удержать их!
Он что-то бормотал, отчаянно задыхаясь, хватая ртом воздух.
Но я смогла разобрать только одно.
—…нож…
И я обнаружила, что бывают случаи, когда и впрямь нет выбора. Трясущимися руками я достала из-за пояса подаренный отцом кинжал.
— Закрой глаза, — прошептала я.
Я согнулась над его истекающим кровью телом и в последнем свете дня аккуратно приставила кинжал к ямке у него под ухом. А потом закрыла глаза и, изо всех сил нажимая, провела лезвием по его шее. Сердце у меня замерло, в горле стоял ком, а желудок протестующе скрутился. Я почувствовала у себя на руках кровь. Лошадь беспокойно зафыркала. Тело Пса обмякло, а руки соскользнули со страшной раны на животе и… Я резко вскочила, отбежала от дороги и долгое время стояла там, трясясь и задыхаясь, а меня рвало и рвало без конца, у меня текло из глаз и из носа, а в голове стучало от накативших чувств. Какие там разумные рассуждения! Только ярость, отвращение и омерзение, выворачивающие наизнанку. Крашеный. Эамон с Болот. Шестерка одних, полдюжины других. Они сделали все от них зависящее, чтобы для этого человека не было завтра. Но шрам в душе от этого остался у меня, а они пожали плечами, забыли о нем и продолжили свою безумную охоту друг на друга.
Наконец поднялась луна и бледным серебряным светом осветила одинокие останки на дороге, а кобыла ткнулась носом мне в плечо, мягко, но настойчиво.
— Ладно, — сказала я. — Ладно, я знаю.
Пора ехать. Но я не могла оставить его вот так. И перенести его я тоже не могла — слишком тяжело. В мягком лунном свете лицо Пса казалось спокойным. Желтые глаза закрылись, испещренные оспой черты разгладились. Я старалась не смотреть на зияющую рану на горле.
— Дана, прими этого человека в сердце свое, — пробормотала я, стаскивая рубаху, которую носила поверх платья. Что-то блеснуло в лунном свете. Кожаный шнурок был аккуратно разрезан, когда я подняла ожерелье, оно запачкало мне пальцы кровью. — Ты был гордым, как дикий волк, — произнесла я, и из глаз у меня закапали слезы. — Сильным, как бесстрашный волкодав, готовый отдать за хозяина жизнь. Добрым, как самый верный из псов, когда-либо ходивших у женской ноги. Спи спокойно.
Я накрыла рубашкой его лицо и грудь. Потом вскарабкалась на кобылу, и мы снова поскакали на юг, пока я не сочла, что мы отъехали довольно далеко. Мы нашли убежище в куче соломы. Я развязала куртку Брана и легла, завернувшись в нее. Лошадь устроилась рядом со мной, словно понимая, как мне сейчас необходимо ее тепло. Никогда еще мне так не хотелось заснуть и не проснуться.
На следующее утро мы снова скакали на восток. Нам начали встречаться фермерские повозки и редкие путники. Все они смотрели на меня с любопытством, но никто так и не заговорил. Думаю, видок у меня был еще тот — спутанные распущенные волосы, следы крови и рвоты на платье… Сумасшедшая, не иначе. Когда я решила, что оказалась достаточно близко к Низинке, я остановилась на обочине и наконец-то открыла свой разум для брата. Я была осторожна и показала ему ровно столько, сколько было необходимо, чтобы меня найти. А потом села под рябиной и принялась ждать. Вряд ли он находится от меня на большом расстоянии. Солнце еще не достигло зенита, а на дороге уже раздался цокот копыт и показался Шон. Он соскочил с лошади, крепко обнял меня и испытующе заглянул в глаза. Но на них стоял столь же надежный щит, как и на моих мыслях. Я обняла его, но ничегошеньки не сказала. Через некоторое время я заметила, что Эамон тоже здесь, а равно и несколько его воинов. Эамон выглядел странно: глаза горели, а лицо — белое как пепел. Он не стал меня обнимать, это выглядело бы неуместно. Но когда он заговорил, голос его дрожал:
— Лиадан! Мы уж думали… ты цела? С тобой все в порядке?
— Все хорошо, — слабо и устало произнесла я, глядя, как перед ним замирают всадники в зеленых туниках.
— Выглядишь ты вовсе не «хорошо», — вмешался Шон. — Где ты была? Кто тебя захватил? Где тебя прятали? — Брат знал, что я не пускаю его в свой разум, и использовал все известные ему приемы, чтобы заставить меня раскрыться.
— Со мной все хорошо, — повторила я. — Можно, мы поедем домой?
Эамон оглядел на мою лошадь. И еще он глядел на большой серый плащ на моих плечах — на мужской плащ. Он хмурился. Шон смотрел мне в лицо и на заляпанные кровью руки.
— Мы поедем к Эамону, — сухо произнес он. — Там ты отдохнешь.
— Нет! — воскликнула я, наверное, слишком отчаянно. — Нет, — добавила я спокойнее. — Домой. Я хочу домой прямо сейчас.
Мужчины переглянулись.
— Пожалуй, будет лучше, если ты со своими людьми поедешь вперед, — произнес Шон. — Передай
