Образ нельзя убить.
Он живет по своим законам.
Пусть это будут законы книжек, рассказов.
Будем аукаться строчками.
Ау, несбыточный!
Все поезда уходят к тебе беспрерывно, Юрка. Каждый миг, со всех вокзалов. И хотя мы больше не видимся, мне, наверное, весь свой век коротать с тобой и с этой болезнью, которой ты так подходишь, дорогая моему сердцу бесплотная тень.
Мы окончательно развоплотились в «бытовой», предметной, осязаемой реальности – и потому так прочен и так соответствует нам наш внематериальный союз. Ауканье текстами, образами, строчками, книгами... Потому я так и не смогу никогда проститься с тобой.
И все поезда уходят к тебе, Юрка.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Письмо из Москвы в Запорожье, 1968 год
До «первой крови»
Приведу еще свой маленький рассказик о младшей сестре, который я написала в пятнадцать лет и который годится для понимания Ленкиной натуры.
Пришла из школы домой и сказала сестре:
– А знаешь, Ленка, сегодня кончается осень.
Она пренебрежительно пожала плечами и заявила, что еще вчера об этом знала, и даже раньше меня.
– Ну как это – вчера? – возмутилась я. – Может, я еще месяц назад думала о том, что кончится эта осень, и даже стихи об этом написала.
Но Лена любит доказывать свое и тут же парировала, что знает об этом всю свою жизнь. А дальше – дальше она больше не спорила, потому что вспомнила, что я-то живу дольше ее на целых три с половиной года и мне давным-давно известно, что придет конец и осени, и идущей за ней зиме, и следующей весне...
Я уверена, что страдания самих душевнобольных из-за своей болезни не больше, чем у их родных, близких. Так вот именно моя младшая сестра более двадцати лет назад вынуждена была взять на себя всю полноту ответственности за меня, за мою болезнь. Мама тогда еще дорабатывала в Запорожье до пенсии, а из родных у меня никого в Москве, кроме Ленки и ее семьи, не было. (Мои мужья – не в счет. Лучше бы, может, у меня их вообще не было.)
Это она примчалась на квартиру к профессору, собрав всех, включая мою завотделом Татьяну Сергеевну Яковлеву и дежурного по городу психиатра, и они все вместе, конечно же, приняли правильное решение: госпитализация. Хотя Яковлева все равно упрямо твердила, сжав губы на свой особый манер: «Оля не может сойти с ума».
Но вы только представьте, что сама Ленка при этом чувствовала! Позже она мне расскажет: всю жизнь у нее было убеждение, что есть старшая сестра, и круг ее друзей – ее защита, а сама она – в глубоком тылу. И вот в одночасье этот мир рухнул. Теперь она одна осталась на «передовой». И нет никого старше впереди, кто бы прикрывал ее...
К тому же вскоре жить мы стали на противоположных концах Москвы, я на севере, сестра на юге, так что длительное наблюдение за мной было невозможно, а ведь именно ей оказалась отведена роль решающего голоса: госпитализация или пока нет, проскочим? Тем более что до НЦПЗ РАМН госпитализировали меня на общих основаниях в Ганнушкина...
Как же я там ждала ее! Минуты ее задержки становились для меня трагедией.
Что и говорить, мы словно поменялись ролями: она стала старшей, я – младшей (надеюсь, только в вопросах моей болезни).
Мне повезло, что у меня оказалась такая задиристая, боевая сеструха, она никогда не раскисала... А когда самый первый раз везла меня в Ганнушкина в мареве моей платонической любви к Щетинину, она буквально дала мне продышаться сквозь вату и войлок растерянной заботы обо мне всех остальных: она вдруг заявила, что если за такие состояния людей держат здесь под замком, то и ее место – здесь! Пусть это была лишь вспышка озарения... И был солнечный апрель... А теперь она говорит, что из всей семьи я как бы на себя взяла роль душевнобольной, тем самым отчасти спасая, предохраняя остальных близких. Ведь все под Богом ходим.
А еще Ленке приходилось налаживать мои отношения (позже и с маминым участием) с племянниками – Ваней и Федей. И в депрессии, и в маниакале. Без сильного и храброго характера все это ей вряд ли бы удалось.
Ее задиристость – родом из детства, где мы, случалось, даже лупили друг друга. У каждой из нас теперь своя версия тех потасовок.
Поясняя суть драчек своим сыновьям, Лена твердо повторяет: драться нужно – до первой крови. Тогда драку сразу же прекращать. Говорит, что это наше с ней детское правило – чего я сама не помню.
В общем, повезло мне с сестренышем. В благодарность дарю ей по-новой те давние стихи:
«Ленка, Елена, Лена...»
А еще – впервые публикую наши с ней домашние сказки, записанные для ее сына Феденьки, когда он был маленьким (нынче Федюха – студент физфака МГУ).
Самыми страшными оказались для меня за всю историю болезни эти девять месяцев маниакальной депрессии, которые по воле мамы я провела дома с зимы по осень 2006 года.
Со времени переезда в Москву маме стал принадлежать решающий голос: в больницу или так, дома «перетопчемся» (словечко нашей заведующей отделением НЦПЗ Донары Антоновны).
Надо сказать, что это по совету ставшей нам подругой, ныне покойной, Тамары Георгиевны Никулиной – завотделением в Ганнушкина – мы с мамой в свое время пробились в НЦПЗ РАМН. Вполне легально, через главного психиатра Москвы, не используя влияния и связей «Комсомолки», где я тогда работала на излете застоя.
Когда мы впервые появились там, мама испугалась: нас сюда не пустят, выгонят! Слишком шикарно... Не выгнали. Более того, с годами стали доверять (мне и маме) негоспитализацию даже в остром психозе, чтоб «перетоптаться» дома.
