и не обратил внимания на столь бросающиеся в глаза признаки тайной организации.
Вспомните, октябрята с семи до десяти лет, потом – пионеры до четырнадцати лет, начало полового созревания и связанные с ним энергетические пертурбации знаменующиеся вступлением в комсомол. Энергия, стало быть, направляется в созидательное русло. А в комсомоле самый бездарный обречен пробыть два раза по семь лет, то есть – до двадцати восьми, сумма чего дает нам десятку – нумерологический знак 'человека познания'. Определенное число созревает раньше и переходит в разряд кандидатов в члены, что есть полный аналог степени подмастерья. Я надеюсь, мои аналогии с масонской иерархией вас не шокируют?
– Константин Альбертович, вряд ли меня можно чем-то удивить. – Салин вежливо улыбнулся. – Кого, по вашему мнению, Сталин называл 'меченосцами'? Помните его изречение?
– Конечно. 'Наша партия должна представлять из себя боевой отряд, сродни 'меченосцам', так, если я не ошибаюсь. Думаю, он имел в виду именно то, о чем я говорил. Он создал новую партию, партию управленцев, репрессировав всех пламенных профессиональных революционеров, способных только разрушать. Чем больше партийная иерархия пронизана духом рыцарского ордена с культом магистра и веры в Абсолют, в нашем случае – в коммунистическое завтра, тем оптимальнее она в управлении и мало подвержена внутренним и внешним воздействиям.
– А результат? – саркастически ухмыльнувшись, вставил Салин, сверкнув на Ливитцкого темными стеклами.
– Произошло то, что должно было произойти. Система из тайной стала явной. Постепенно из нее ушел Дух. Более того, в таком виде она абсолютно не приспособлена ни к каким новациям. Ее конструкция неизменна, как сама природа Власти. А все реформаторы с упорством, достойным иного применения, пытались перестроить именно ее, принимая внутреннее за внешнее. Чем кончались эпопеи по переделке фасада вы знаете. А теперь посмотрите на Китай. Конструкции идентичны, результат – прямо противоположный. – Ливитцкий зло пыхнул трубкой. – Необходимость восстановления партийной структуры у нас осознали еще при Ельцине. Но все 'партстроительство' шло сверху и лепили из того человеческого материала, что был в наличии: из казнокрадов, взяточников, коллаборционистов и моральных разложенцев. Ошибка в том, что для 'рыцарского ордена Партии' нужны бессеребренники и фанаты д е л а, а не 'скупые рыцари' с миллионными личными счетами в швейцарском банке. Итог, что называется, на лицо.
Левитин указал за окно, где в хмуром небе клубился дым. Опять в городе что-то горело. Или опять случился выброс какой-то химической гадости.
В кабинете, как и во всем здании концерна, воздух трижды пропускали через систему фильтров. Но Салину почудилось, что в стерильном, облагороженном ионами и ароматизаторами воздухе, появилась кислая химическая нотка.
Он с неудовольствием покосился на трубку Левитцкого.
– Хорошо, дорогой мой, вернемся к Старостину.
Левитцкий забросил ногу на ногу, аккуратно поддернув штанину.
– Что касается Старостина, то я уже говорил и не устану повторять: данный господин представляет собой редкий тип политика. Его и политиком назвать было бы не совсем точно. В отличии от всех, он не приспосабливается к обстоятельствам, выгадывая момент, а жестко и планомерно структурирует внешние обстоятельства под себя. Для этого потребна изрядная смелость. Но не смелость авантюриста, но смелость гения, презревшего все каноны, потому что ему, исключительно ему одному, открылись иные закономерности. Мне было важно понять, какой из инкарнаций высших сил может быть Старостин, скрывающийся за личиной очередного популиста и спасителя Отечества.
Левитцкий пососал трубку, уставившись на попыхивающий искорками табак.
Салин изобразил на лице скептическую гримасу.
– Знаете, Константин Арнольдович, я иногда ловлю себя на мысли: а не погрузились ли мы по извечной русской привычке в дебри любомудрия, а? Не идет ли все наше философствование от желания признать проблему неразрешимой, а труды напрасными, как думаете? Ведь истина может оказаться гораздо проще, чем нам в силу уровня развития интеллекта хотелось бы. Что может быть проще? Делали партию под Первого, эка невидаль. Я просто сбился со счета, сколько их налепили со времен исчезновения н а ш е й партии. Назначили первого подходящего горлопана из провинции. Он оказался способным организатором, горозде более способным, чем от него ожидали. Такое тоже не редкость. А 'задвинуть' выдвиженца руки не дошли. Что случается довольно часто. Вот теперь и кусаем локти.
Он сознательно подставлялся. Заряженный энергией конфронтации ответ Ливитцкого должен был выйти предельно кратким.
– Мы же не понимаем под политикой сводку новостей в газете! – живо откликнулся Ливитцкий. – Даже простое передвижение границ носит планетарный характер, а посему политика либо связана напрямую, либо вызвана силами иного, высшего порядка. – Левитцкий пыхнул трубкой. – Конец Времен, уважаемый Виктор Николаевич, Конец Времен! Тайное проявляет себя в явном. Я и мои товарищи абсолютно убеждены: Старостин представляет собой проявленность глубинных сил разрушения, до поры сокрытых в недрах нашей цивилизации.
– Уверены, именно – разрушения?
– Абсолютно. Небезызвестная строфа 'до основанья, а затем, мы наш, мы новый мир построим…' содержит в себе глубокий смысл. Новые цивилизации восходят на прахе предыдущих. Катастрофа только начинается. Первый удар стихии можно уподобить пожару, сжигающему стерню, чтобы подготовить почву для нового посева. Но Старостин – не сеятель и не землепашец. Он сам есть Катастрофа.
Салин долго взвешивал вопрос, тщательно маскируя свой интерес; так уж повелось, беседы с одним из 'невидимых советников' носили интеллектуальный характер, никогда и ничего практического, напрямую связанного с д е л о м.
– Как с этих позиций можно оценить возможность сотрудничества, или, скажем так, взаимодействия?
– Со Старостиным?! – Ливитцкий развернул кресло, в упор посмотрел на Салина. Но сквозь темную толщу стекол выражения глаз было не разглядеть. – Что будет, если глыба льда упадет на Солнце? Что будет, если обдать кипятком бутылку хорошо подмороженного шампанского? Вот такой эффект вы и получите, уважаемый! Взрыв и Хаос, из которого потом будет слеплена новая Вселенная. Поймите, Старостин отнюдь не созидатель,хоть и хочет таковым казаться. Он то, что в иные века называли Бичом Божьим. Его функция – разрушить. Выращивать всходы и пожинать новые плоды будут другие. Старостин – последняя в нашем веке попытка создать новую расу, новый тип человека, слепив на скорую руку для него новый мир.
– Странно, что этого никто не понял раньше.
– Случайность. – Левитцкий окатил себя клубом благородного аромата.
– Вы еще верите в случайное?
Салин взял тайм-аут, прошел к столу, машинально передвинул бумаги.
«В случайности я не верю, дорогой. В совпадения то же не верю. Я много во что не верю. Порой даже самому себе боишься поверить. Особенно сейчас. Меня подставили на контакт, а сами боятся союза. Только Старостина нам не сломать. Пусть мудрят сколько душе угодно, собирают Капитул, можно большой, можно малый, все одно – не по зубам. Давить его бесполезно. Пусть Старостин боится меня. Деньги убивают надежней пистолета, так, кажется говорят. Кстати, о деньгах!»
Он поднял голову и посмотрел на раскинувшегося в кресле Ливитцкого. Нога небрежно заброшена на ногу, вересковая трубка грациозно лежит в узкой ладони.
«Не знаю, был ли Алексей Толстой англофилом, скорее всего, германофилом, иначе при Усатом долго бы не протянул придворный 'красный граф', но этот-то точно – англофил. Для банальной диссидентской неразделенной любви к Америке слишком утончен и добротно образован».
– Вот еще вопрос, Константин Арнольдович, нет ли признаков получения Старостиным, скажем мягко, крупных сумм?
Ливитцкий изогнул бровь, вычертил в воздухе трубкой замысловатую дугу и произнес:
– Исключено. Имеется весьма надежный признак. Старостин, как и все персоны определенного масштаба, прекрасно владеет герметическим языком цвета. Если бы он сподобился найти деньги, которые вы имели ввиду, или они нашли его, а такая вероятность с каждым днем возрастает, он бы не преминул
