незамеченной. Сколько убрали маленьких людей, дерзнувших сунуть нос в большие тайны, один Бог знает. — Он мягко улыбнулся. — Твои друзья — самоубийцы?
Вилка в руке у Эли Карагановой тонко дзинькнула по тарелке. Она поджала губы. Они превратились в тонкую алую ниточку, будто кто-то чиркнул ножом.
«Ая-яй, как нехорошо получилось. Послали мадам на задание, а об опасности не предупредили». Чтобы спрятать усмешку, Максимову пришлось отпить глоток сока.
Он попробовал посмотреть на нее глазами опера-вербовщика, с которым, он уже не сомневался, Эле в свое время довелось пересечься. Уж больно благодатный материал для вербовки. Невротическая раздвоенность между реальным и желаемым, между самооценкой и мнением окружающих, если не заполнена самоотречением творчества, становится гумусом, на котором растут все цветы зла от нервных болезней до стукачества.
Максимов хорошо представлял, на какой участок поставили Элю — высококлассный эскорт. Врут злые языки, что у КГБ была штатная бригада длинноногих обольстительниц. Черта с два опытный разведчик на такое купится. Но в московский бомонд иначе не войдешь, как под ручку с образованной, эмансипированной, моложаво выглядевшей дамой средних лет. Пусть и не красавицей, пусть и не знаменитостью, лишь бы была своей, знала всех и вся. Информация, конечно, менялась на информацию. Что-то узнавал клиент, что-то дама из эскорта. Что-то уходило в Лэнгли, что-то ложилось в сейфы Лубянки. Мелкие трофеи в виде подарков и прочих знаков внимания, включая интимные радости, считались побочным заработком агента.
Он препарировал сидящую напротив женщину холодно и отстраненно, как лабораторную лягушку. Ему ни чуточки не было жаль ее. Как написал классик отечественного детектива Юлиан Семенов: «Влезла в мужскую игру, не требуй снисхождения». Пока идет операция, есть только свои и чужие и нет людей, есть только мишени.
Потому что ты сам — мишень.
— Самое смешное, Эля, что никакой Янтарной комнаты нет и в помине. Это миф, призрак, химера, — продолжил пытку Максимов. — Последнее достоверное упоминание о Янтарной комнате относится к сорок второму году. Тогда Роде закончил ее сборку в Королевском замке Кенигсберга и открыл для публики. С тех пор ее никто не видел. Все остальное — миф о поисках золотого руна. Интересно, занятно, поучительно. Но к собственно Янтарной комнате отношения уже не имеет.
— Как нет? А что они тогда ищут? — нахмурилась Эля, окончательно сбитая с толку.
— А бог их знает. Кофе? — Максимов отодвинул пустую тарелку. Сделал знак официантке. — Поиски Янтарной комнаты для одних — профессия, для других — хобби, для большинства — самореклама. Для твоих немцев, как я думаю, экстремальный туризм. Скучно им живется, адреналина в крови не хватает, а на львов охотиться теперь не модно. Вот и решили убить всех зайцев разом: и старый добрый Кенигсберг посмотреть, и могилы предков навестить, и прославиться немного. Максимум, что они могут найти, — груду янтарных камушков, помутневших от времени. А, не дай бог, докопаются до фугаса времен войны? Такие случаи уже были.
Официантка поставила чашки с кофе, убрала посуду.
— Спасибо. Счет, пожалуйста. — Максимов с тревогой посмотрел на Элю. — Я тебя не расстроил?
— Нет, что ты! — Она стряхнула с лица мрачную гримасу, как мокрый воробей дождинки. Улыбнулась, показав прекрасные зубы.
«Так я и поверил, — подумал Максимов. — Одно радует, громоотводом твоего плохого настроения буду не я».
Максимов давно заметил в окно, как некий представительный господин, очень похожий на австрийца с газетного снимка, нервно прохаживается по дорожке перед входом в гостиницу. Может, в планы мести Эли и входило мучить господина Бойзека до бесконечности, это ее дело, но тратить время попусту Максимов позволить себе не мог.
Официантка положила рядом с ним папочку со счетом. Максимов бегло пробежал глазами счет, достал бумажник.
— Вечером у вас шумно бывает? — поинтересовался он у официантки.
— Когда как, — бесцветным голосом ответила она.
— Понятно. — Максимов отсчитал купюры, вложил в папочку, протянул официантке.
Эля навострила ушки, ожидая приглашения на ужин. Максимов проводил взглядом официантку, встряхнул кистью, посмотрел на часы.
— К сожалению, мне пора. Если хочешь, подвезу… Да, забыл спросить: твои друзья, что должны были встретить в аэропорту, с ними все в порядке?
— В порядке. — Эля поджала губы. «О, сейчас кому-то достанется! — не без злорадства подумал Максимов. — Не спасет даже дипломатический иммунитет».
Он сделал все, чтобы Эля запаниковала и разозлилась.
Такие, как она, долго в себе раздражение не носят, обязательно поделятся с ближними. Мир и покой в дружной компании немецких кладоискателей теперь находился под угрозой. Первой жертвой предстояло пасть господину Бойзеку.
В холле Эля непринужденно взяла Максимова под руку. Они так и вышли на улицу, дружной парочкой. Эля зачирикала какую-то чушь, делая вид, что никого не ожидает увидеть у гостиницы.
Ее появление в обществе молодого человека и было той местью, что она подготовила провинившемуся австрийцу. Господин Бойзек удар перенес стоически, видно, не в первый раз, но немного побагровел лицом.
— О, Дитрих! — удивленно воскликнула Эля, прищурившись от яркого света. — Давно ждешь?
Максимов подумал, что она жалеет, что на улице не идет дождь, желательно со снегом.
— Познакомься, дорогой. Это Максим. Археолог из Москвы. Просто ходячая энциклопедия. — Она встала между ними и теперь взяла под руку Бойзека.
«Ходячая энциклопедия» протянул освободившуюся руку австрийскому дипломату. В душе чисто по- мужски Максимову было немного жаль Бойзека, от этого рукопожатие получилось искренним и крепким.
— Очень приятно, Дитрих Бойзек. — Он говорил практически без акцента.
В жизни он выглядел так же, как на фото. В меру полный, прилично одетый солидный джентльмен. Взгляд выдавал прирожденного подкаблучника и любителя тихих вечеров в уютной гостиной. Был он весь какой-то стерильный до полной стерилизации. Лет пятнадцать назад он вызвал бы интерес своей европейской ухоженностью. Но постперестроечной России подобные типы уже примелькались, эффект новизны пропал, и головокружительный аромат импортности улетучился, остался лишь стойкий запах дезодоранта и зубного эликсира.
— Максим Максимов. Да-да, бывает. — Максимов не стал пояснять, что фамилию отцу, ребенком вывезенному из Испании вместе с интербригадовцами, в Ивановском детском доме придумали от имени Масимо. Так и вошел он в неопубликованную историю военной разведки под фамилией Максимов и псевдонимом Испанец. А сына назвали в честь погибшего отца — Максимом. Отчество — Владимирович — досталось от деда. Мать почему-то не захотела, чтобы у сына в свидетельстве о рождении стоял прочерк, а отец в год рождения сына погиб где-то в Парагвае.
— Вы не родственник бывшего главного архитектора Калининграда? — спросил Бойзек.
«А Бойзек — профи, домашнее задание на пять с плюсом подготовил. Хоть что-то прочитал о городе и людях, связанных с Янтарной комнатой. Чего об Эле не скажешь. Недалека и глупа, как все журналистки», — отметил Максимов.
— Однофамилец. Но мой отец был хорошо знаком с Арсением Владимировичем.
Эля встрепенулась и, закинув голову, посмотрела в лицо Максимову.
— Как интересно, — протянула она. Судя по оценивающему взгляду, рейтинг Максимова подскочил сразу на несколько пунктов.
Максимов не стал уточнять, что речь не идет о светском знакомстве. Перед штурмом Кенигсберга военный инженер Арсений Максимов создал объемный макет города, на котором отрабатывался план операции. А в работе использовались данные разведки, в том числе собранные капитаном Максимовым.
— Я читал в газете, что вы ищете Янтарную комнату? — светским тоном поинтересовался
