занятием, что забыл о присутствии Максима.
— Не люблю делиться неприятностями, но считаю, на правах родственника, ты имеешь право это знать. — Дед задул спичку. — Сгорела наша дача. Хотя… Может, все дело в том, что ее посчитали нашей? Слишком часто я там появлялся, вот и подумали, что Арсеньева можно прижать этой развалюхой.
По документам дача принадлежала старому другу семьи. Узнав, что жена Арсеньева смертельно больна, он отдал ключи от дачи и ни разу не упомянул об оплате. Возможно, благодаря свежему воздуху Маргарита Павловна и протянула все эти годы, безвыездно проживая в тихом поселке под Москвой.
— Что с бабушкой? — Максимов постарался скрыть волнение, дед не любил излишних проявлений эмоций.
— Неужели я бы скрыл, если бы с Маргушей что-нибудь случилось? — холодно сверкнул глазами Арсеньев. — Ее на даче, слава богу, уже неделю не было. Подошел срок очередного сеанса химиотерапии, пришлось перевезти в Москву.
— И когда случился пожар?
— В ночь на воскресенье. — Дед разогнал рукой табачный дым. — Только странный пожар получился. Сначала взрыв обвалил заднюю стенку дома, потом вспыхнул огонь. В подвале жар был, как в доменной печи. Выгорело и расплавилось практически все. Нашли только остатки ящиков и сплав бронзы с золотом. Откуда в доме золото, ума не приложу. Следствие, конечно, все расставит на свои места. Но, согласись, ситуация не из приятных.
— Да уж, — согласился Максимов, отметив про себя, что пальцы у деда мелко вздрагивают. Он сейчас походил на человека, прячущего от других боль, терзающую нутро.
— Ты Тарасову не видел? — Арсеньев потянулся к телефону.
— Она в спецхран пошла с «пиджаками», — ответил Максимов.
— Ох, совсем из головы вылетело. Ничего, потом позвоню.
При этом дед вновь послал Максимову многозначительный взгляд. Максимов едва заметно кивнул, дав понять, что сигнал принят.
«Значит, на деда вешают хищения из спецхрана. И как говорят „пиджаки“, взяли в плотную разработку. Поэтому дед так конспирирует и семафорит глазами. Судя по всему, речь идет о золоте Ретры, — подумал он. — Черт, нашли на кого бочку катить! Или… Или специально решили — на кого».
Догадка была поразительной, и он вновь ощутил отголосок подземного грома. Будто где-то далеко ухнул о землю тяжелый камень.
Он заставил себя успокоиться и объективно проанализировать ситуацию.
— Соседи, конечно, не видели, как в дом вносили ящики, — стал рассуждать вслух Максимов. — Но почему не допустить, что ящиков вообще не было? Их можно разобрать и внести по доскам. Отдельно доставить что-то особо ценное. За ту неделю, что дача пустовала, вполне можно было устроить там филиал Гохрана. А потом устроить взрыв.
Огонь смешает все. Чем не версия?
— Небезнадежен, — выставил оценку дед, пряча в усы улыбку.
«Правда, чтобы так качественно подставлять, надо доподлинно знать, что профессор Арсеньев имел касательство к сокровищам Ретры», — подумал Максимов и на всякий случай спросил:
— Кстати, из чего сделан этот брактеат? По тому, как вспыхнули глаза деда, он понял, что вопрос совершенно лишний. Хуже — опасный.
— Из золота, Максимушка, — нехотя ответил дед, посмотрев на внука, как на круглого идиота. — Из очень древнего золота.
С тех пор как из него последовательно пытались сделать английского, немецкого и японского шпиона, а в конце концов пристегнули к «делу врачей», дед считал, что у чекистов проблем с фантазией нет. И когда волею судьбы стал курировать работу с «трофейным искусством», ввел вокруг себя повышенные меры безопасности. Максимова с детства приучили к мысли, что дом, рабочий кабинет, телефон и переписка деда и домочадцев находятся под бдительным контролем «искусствоведов в штатском».
— А Готлиб Маш писал, что все предметы из бронзы. — Максимов решил наплевать на «жучки» в кабинете.
— Славяне спасли то, что считали ценным, а тевтоны захватили то, что в их глазах представляло наивысшую ценность, — золото. Чем не версия?
Дед с недовольным видом стал смахивать со стола пепел, давая понять, что больше ни слова не скажет.
«Ясно, имел отношение», — сделал вывод Максимов.
Профессор Арсеньев тихо ненавидел «кабинетных мифотворцев». И никогда не поддерживал разговор о дутых проблемах. Коль скоро он счел возможным высказать версию, значит, доподлинно знал, что неизвестная часть сокровищ Ретры существует. Более того, он держал ее в руках.
Дед стал оглаживать бороду, что на его языке жестов означало крайнюю степень задумчивости перед принятием важного решения. При этом он не спускал глаз с Максимова. Очевидно, то, что он разглядел во внуке, его удовлетворило, и Арсеньев произнес:
— М-да, как говаривал Александр Сергеевич: «Нас мало избранных, счастливцев праздных». — Иронии в голосе было ровно столько, чтобы дать почувствовать внуку, что дед не одобряет его отношения к работе. — Вынужден извиниться перед тобой, Максимушка, — зря заставил сидеть в подвале. Хотел, чтобы ты был под рукой. В отношении тебя строил кое-какие планы, но с этим пожаром все пошло наперекосяк. Можешь считать себя свободным. Работай по личному плану, если он у тебя, конечно, есть.
— Придумаю что-нибудь. — Максимов даже не попытался встать, слишком уж демонстративно Арсеньев посмотрел на потолок, намекая на «жучки».
— И когда ты остепенишься? Хоть женился бы на пару лет, что ли, — проворчал дед, сунув руку под пиджак. Достал мобильный, чем несказанно удивил Максимова. — Что смотришь? Вот, решил разориться. Говорят, очень хорошая модель. Международный роуминг. Прости господи, что с языком сделали!
Максимов насторожился. Профессор Арсеньев слыл аскетом и никогда не потратился бы на дорогую игрушку, если бы не крайняя нужда.
Дед черкнул на клочке бумаги несколько строк и протянул Максимову.
— Вот тебе номер. Звони, не стесняйся. Хоть буду знать, где любимого внука черти носят.
Максимов вскользь посмотрел на номер. Их оказалось два: мобильного и какой-то явно не московский. Ниже мелким каллиграфическим почерком деда было написано:
«Профессор Рихард Брандт, Гамбург. Ученик Йозефа Хефлера, служившего в An. отд. LFIG».
«Аненербе, отдел индогерманской религии», — расшифровал Максимов и поднял взгляд на деда.[10]
А тот ждал, оглаживая бороду. Принимая на работу Максимова, уволенного с волчьим билетом из армии, профессор Арсеньев без обиняков предупредил, что ввиду ничтожной ценности внука как научного работника он берет его «офицером для особых поручений». Правда, всякий раз решение, выполнять поручение или нет, он предоставлял Максиму. Внук ни разу не отказался и ни разу не подвел деда.
Максимов суммировал все, что услышал от деда, добавил то, что дед знать не мог, все взвесил и принял решение:
— Обязательно позвоню.
Дед все понял, глаза сразу потеплели. Затаенная боль в них осталась. Но теперь в них затеплился и огонек надежды.
— Можешь идти, — разрешил дед. — Да, кстати, если увидишь Фоменко, дай в морду. Скажи, что от меня.
Максимов коротко захохотал и кивнул. Дед не изменил ритуалу прощания.
С тех пор как Фоменко разразился своим опусом «Глобальная хронология», профессор Арсеньев стал жалеть, что отменили дуэли и запарывание до смерти батогами. Правда, сам рук марать об бумагомаралку не желал, перепоручил Максимову. Чем выше росли тиражи книжонки «бухгалтера от истории», как дед окрестил Фоменко, и чем чаще недоучки и недоумки ссылались на него, тем больше Максимов опасался за целостность лица «бухгалтера». Сердцем чувствовал, терпение профессора Арсеньева на исходе. Рано или
