—
—
—
— …и спит на рабочем месте, только что не храпит. И морда разбита.
Корсаков приподнял шляпу, сощурился, пытаясь со сна разглядеть, кто перед ним. Напротив, присев на корточки, глумливо скалился обрюзгший, с заплывшими свиными глазками Евгений Жуковицкий — менеджер от искусства, как он себя называл.
— И ты, Жук… — пробормотал Корсаков, потягиваясь. — Если с утра не заладится, так и весь день насмарку, а если тебя с утра встретишь, считай, вся неделя пропала.
— Ладно, может, я-то тебе и нужен, — усмехнулся Жуковицкий, — старый добрый Жучила.
— Сказки об отборе картин на аукцион «Сотби» будешь рассказывать тем, кто помоложе.
Евгений Жуковицкий, по прозвищу Жук, всю жизнь крутился вокруг художников, оказывая мелкие услуги, чаще фарцовочного плана. В советские времена иногда покупал «по-дружеской» цене, иногда выпрашивал, а случалось — просто крал картины молодых и никому еще неизвестных художников. С незаконным вывозом не связывался, опасаясь статьи УК. В результате к перестройке, когда открыли границы, скопил приличную коллекцию, вывез ее, как только объявили свободу передвижения и удачно реализовал. Затем Жук сумел на волне интереса к советскому искусству провернуть несколько спекулятивных сделок, скупая работы по дешевке и продавая их по рыночной стоимости. Когда ажиотаж спал, капитала оказалось достаточно, чтобы перейти в высшую весовую категорию — «черный рынок» работ классиков. Но время от времени, по старой памяти, а может просто от жадности, Жучила занимался молодыми художниками, по старой же памяти безжалостно их обирая.
— А что, могу и на «Сотби» устроить. Хочешь — обсудим, — Жуковицкий хитро посмотрел на Игоря, — но сейчас о другом. Я бы пару-тройку твоих картин взял. Из старого. Помнишь, у тебя был цикл «Руны и Тела»? — Жучила облизал толстые губы, погладил двойной подбородок, — есть возможность хорошо заработать — этот твой период на западе помнят. Смотри сам, я второй раз предлагать не буду.
— Почему именно «Руны и Тела»? У меня с тех пор много нового появилось.
— А кому ты сейчас интересен, Гарик? — с обезоруживающей прямотой спросил Жуковицкий, — имя твое помнят по старым работам, а что забыли тебя — сам виноват. Так как насчет картин?
— Не знаю, — уклончиво сказал Корсаков, — из того цикла почти ничего не осталось. Можно, конечно, поглядеть, — если предложит хотя бы по пятьсот — отдам, решил он.
— Ты же знаешь, я обманывать не стану…
— Ох, не могу, — Корсаков откинулся на стуле, — ты бы хоть народ не смешил, Жук! Ты еще скажи: честность в отношениях — гарантия долговременного сотрудничества! Сколько ты тогда, в девяносто втором на всех нас наварил?
— Ну, Гарик, — потупился Жуковицкий, — время такое было: не ты меня объегоришь, так я тебя.
— Никто тебя, Жучила, объегоривать не собирался. Ребята лучшее отдали. Сука ты, Жук, — подавшись вперед, сказал Корсаков.
Жуковицкий отодвинулся от него и обиженно засопел. Игорь не сомневался, что он не уйдет — не таков был Жучила, не спроста он нашел Игоря и не спроста затеял весь разговор. Так и случилось. Подувшись немного, скорее для вида, Жуковицкий махнул рукой.
— Ну что ты, как на врага народа ополчился? Я к тебе с хорошим предложением. Хочешь, пойдем, — он огляделся, — ну, хоть в «Прагу». Посидим, обговорим условия.
— Чего обговаривать? Я себе цену знаю, — пожал плечами Игорь.
— Какая цена, Гарик? Твоя цена сейчас — банка пива на опохмел. — Жук откашлялся и заговорил проникновенным голосом, в нужных местах то повышая, то понижая тембр, — тебя давно списали, милый мой, и если я интересуюсь твоей судьбой, так лишь по старой дружбе. Никто из серьезных людей с тобой работать не будет. Художники твоего поколения давно поднялись…
— С одним из «поднявшихся» я позавчера в милиции ночевал, кстати сказать, — усмехнулся Игорь.
— Это с Леней-Шестом? Слышал, слышал. Ну, дорогой мой, это не показатель, а потом, несмотря на все свои закидоны, Леня, все же, признан коллекционерами всей Европы. У него картины из рук рвут — не успевает деньги считать. Один ты у нас раритет, ископаемое полезное. Еще немного и под забором ведь помрешь, Гарик! А не то белую горячку заработаешь. Больно и обидно смотреть, как такой человек, такой мастер, такой большой художник, на которого в свое время мы все с надеждой…
— Слушай, завязывай. Не на трибуне, все-таки, и не у гроба, — попросил Игорь, — давай конкретно: какие картины ты хочешь и почем.
— Ну, ты так сразу… — немного сбавил обороты Жуковицкий, — почем, это надо еще решить, мне принципиальное согласие нужно. Подумай хорошенько. Вот еще что: ты помнишь, когда Серега Арефьев помер — картины искали, искали, а не нашли, да! И знаешь, как дело было? Менты, что протокол о смерти составляли, к себе вывезли. Я у них потом оптом все и взял. А Серега вот так же, как ты кочевряжился. Все живого классика из себя строил и что в итоге? Ни себе не помог, ни семье, ни хорошим людям.
— Ну, ты меня-то не хорони загодя, — сказал Корсаков.
— Не зарекайся, Гарик. Все под богом ходим. А у тебя, я слышал неприятности.
