Она смыла с его головы пену, Корсаков протер глаза.
— Ну вот, как живой, — сказала Анюта.
— Почти. Теперь я есть захотел.
— Это поправимо. Закругляйся и выходи — ужин на столе.
— Спасибо, — с чувством сказал Корсаков.
— Слушай, а чего ты на охранника полез? Ну на того, который Владику врезал.
— Видишь ли, девочка, по законам моей юности полагается бить, когда «наших бьют». Даже если ты с «нашим» познакомился пять минут назад. А юность у меня была бурная.
— Понятно, — протянула девушка, — кстати, Владик звонил. Он в Питере. Забудь, говорит, что мы знакомы. Вот так-то.
— Тебе обидно?
— Нет, — она качнула головой, — мне все равно. Даже странно как-то.
Повесив душ Анюта вышла. Корсаков пустил холодную воду, постоял под ледяными струями, ощущая, как тело наполняется бодростью. Правда, одновременно заныли ссадины и ушибы, но это не страшно — значит действительно живой.
Комната была такая большая, что стены лишь угадывались в темноте. Трехсвечный подсвечник, стоявший на туалетном столике, отражался в зеркале и в огромных, доходящих до пола окнах. Две свечи, по одной возле каждого прибора, освещали изящно сервированный стол, накрытый белой скатертью. Под ногами был пушистый ковер. Корсаков замер на пороге, оглядывая это великолепие.
Завернутый в полотенце он напоминал римского патриция, приглашенного на ужин к гетере. Анюта, в серебристом струящемся по телу кимоно, сделала шаг навстречу. Волосы она успела убрать в высокую прическу и теперь настолько напоминала портрет Анны Белозерской, что Корсакову показалось, будто портрет ожил. Если бы она сейчас присела в книксене и сказала: не соблаговолите ли присесть, милостивый государь, Игорь не удивился бы.
— Классно я придумала, да?
Очарование пропало. Вздохнув, Корсаков взял ее за руку и припал к тыльной стороне запястья губами.
— Искренне восхищен, сударыня, — он почувствовал, как дрогнула ладонь девушки в его руке.
Повисло неловкое молчание. Наконец Анюта высвободила руку, тряхнула головой.
— Да ладно. Присаживайся. У меня есть заливная рыба и ромштексы. И еще я сделала салат из помидоров. Вино будешь?
— Можно и вина, — Корсаков присел к столу, развернул салфетку и положил ее на колени, — «Дом Периньон» шестьдесят восьмого года меня устроит.
— А у меня только «Мартини», брют и водка, — смутилась девушка.
— Я шучу, — успокоил ее Корсаков, — что есть, то и будем.
После всех переживаний у него проснулся зверский аппетит. Анюта ела изящно и мало. Они посматривали друг на друга через стол, Корсаков поднимал бокал с вином, бормотал какой-нибудь тост, они чокались и тонкие бокалы позванивали, как колокольчики. Утолив первый голод, Игорь откинулся на стуле, повертел бокал в руках.
— Ты мне сегодня дважды спасла жизнь: когда подобрала на Садовом и сейчас от голодной смерти.
— От кого ты бежал?
— До сих пор не знаю, но ребята были настроены очень серьезно. Ты знаешь, что наш дом сгорел?
— Нет. Когда?
— Позавчера ночью. И вообще много чего случилось. Трофимыча убили, — решившись, сказал Корсаков.
— Ох… — Анюта поднесла ладонь к губам, — соседа вашего? Кто?
— Не знаю, но кто-то хочет повесить это на меня. Какая-то чертовщина творится. Вот, к примеру: ты знаешь что-нибудь о своих предках?
— О родителях? Ну, отца ты видел…
— Нет, из какого ты рода. Ну, корни свои.
Анюта задумалась, подперев кулачком щеку.
— Вроде предки были дворянами. У меня есть бабушка, не родная, а, как бы, двоюродная. В общем, тетка отца. Она точно из дворян, но у нее с головой не все в порядке — долго сидела в лагере, потом в психушке. Она из дворянского рода Белозерских. Не знаю…
— Вот! — воскликнул Корсаков, — я так и думал, — он вскочил и, придерживая на плече спадающее полотенце, пробежался по комнате.
Девушка рассмеялась.
— В чем дело? — удивился Игорь.
— У тебя смешной вид.
— Не обращай внимания. Ты представляешь, я только вчера видел твой портрет, написанный в начале
