Бабуля старенькая совсем, вот и решила заранее свое имущество распределить. А может, картину можно втюхать какой-нибудь иностранщине. Ну, сказать, что она являет собой прекрасный образчик наивного искусства, свойственного новой волне русских живописцев. Так пойдет, а? Вот вчера знакомые мужики впарили двум бундесам крышку канализационного люка тысяча девятьсот десятого года. И неплохие бабки срубили. Как немчура крышку через границу попрет, это, конечно вопрос — весит она килограммов пятьдесят.
— Можно попробовать продать, — с сомнением сказал Корсаков. — Погоди-ка… — он подошел к картине поближе и развернул к свету.
Послюнив палец, потер холст в углу — на пальце осталась краска. Корсаков снял картину с мольберта и, перевернув ее, стал изучать изнанку картины, склоняясь к самому холсту и даже трогая его пальцами.
— Что-то не так? — спросила Анюта.
— Что-то не так, — подтвердил Игорь. — Понимаешь, картина написана акварелью, самое большее, в середине двадцатых годов, а холст гораздо старше. Посмотри… видишь, он пожелтел? Как говорят реставраторы, перегорел.
— И что?
— Думаю, этой халтурой замазали другую картину.
— Ух ты! Может, там Рембрандт? Или Леонардо да Винчи?
— Так, закатываем губы и подбираем слюни, — скомандовал Игорь. — Вот когда очистим картину от этих птичек, тогда и станет понятно — разбогатели мы или так, развлеклись в свое удовольствие.
— А ты сможешь? — Анюта подошла к Игорю вплотную и заглянула в лицо. — Ты ведь гений! Ты же такой мужчина…
— Эй, эй, осторожнее. Не то я и впрямь поверю в свою гениальность. Попробовать я могу, но лучше, если этим займется опытный реставратор. И такой у меня есть — учились вместе.
— Звони, — девушка протянула ему мобильник, — звони сейчас же.
— Спокойно, — охладил ее пыл Корсаков. — Я даже не знаю, есть ли у него телефон, не говоря уже про номер. Но на днях они будут в Москве — приедут покупать новую машину. Помнишь, я тебе рассказывал, что разбил чужую «Ниву»? Вот это была тачка моих друзей.
— Они приедут? — повторила Анюта. — А кто с ним?
— Невеста его. Это я их сосватал.
— Ты еще и сваха?
— По совместительству. Так что подождем Пашку — он обещал зайти. А пока принеси чистую мокрую тряпочку.
Анюта быстро принесла смоченную водой тряпицу. Корсаков осторожно принялся протирать холст возле рамы в самом углу.
— Черт, густо замазали, — пробормотал он, осторожно снимая слой краски. — Хорошо хоть лаком не покрыли.
Под слоем акварели проступила темная поверхность скрытой картины. Корсаков склонился, приглядываясь.
— Все, пока довольно, — сказал он, — там действительно другая картина. Боюсь испортить, будем ждать Воскобойникова.
Картина два дня простояла на мольберте, укрытая тряпкой.
Игорь открыл ее и снова принялся разглядывать. Даже кресло-качалку принес, чтобы удобно было. Он слышал, что картины старых мастеров замазывали после революции — чтобы большевики не продали.
Еще после Великой Отечественной войны, когда воины-победители везли трофеи, в стране оказалось много шедевров живописи из немецких музеев. Как там у Высоцкого?
Солдаты везли трофеи вещмешками, офицеры — чемоданами, старшие офицеры и генералы — вагонами, а маршалы уже целыми составами. И во время послевоенных чисток высшего армейского руководства картины тоже прятали за подобной мазней, надеясь переждать смутное время и сохранить капитал — ценность картин великих живописцев в то время уже все понимали. Корсаков задумался, пытаясь представить, что могло быть изображено под резвящимися в пруду павлинами.
Под окном остановилась машина, послышалась перебранка. Звонкий голос Анюты выделялся на фоне мужских голосов.
Внизу хлопнула дверь, послышался быстрый перестук каблучков по лестнице.
— Ау, где ты, мой ненаглядный гений?
— Здесь я, — подал голос Корсаков, — любуюсь твоим наследством.
— А я кресло привезла, — похвасталась Анюта. — Сейчас мужики его внесут. Если в дверь пройдет.
Они вышли в холл. Грузчики, кряхтя и ругаясь вполголоса, тащили по лестнице огромное кресло.
— Куда ставить-то? — спросил небритый мужик в голубенькой панамке.
— Сюда, в спальню, — показала Анюта.
— Нет уж, — решительно воспротивился Корсаков, — там и так не развернешься. Ставьте здесь, к стене.
Мужики поставили кресло, куда велели, Анюта рассчиталась с ними, уселась, подобрала ноги и победно посмотрела на Корсакова.
— Как тебе?
— Прелестно, — пробормотал тот, разглядывая потертый плюш. — Зачем оно нам?
— Надо же тебе где-то отдыхать, когда ты пишешь. Смотри, какое удобное, мягкое, старинное.
— Что старинное, никто не спорит, — согласился Игорь. — И клопы в нем уже потеряли счет своим поколениям.
— Ой! — Анюта взвизгнула и вскочила на ноги. — Ты что, серьезно? Там могут быть клопы?
— Вполне. И тараканы. Любишь тараканов?
— Мы его выбросим, — решительно сказала девушка, — прямо сейчас!
— Ну уж нет! — Корсаков расположился в кресле, закинул ногу на ногу.
Было действительно удобно.
— Я вчера картину продал. Желаю отметить это событие…
— Ты вчера уже отметил.
— То было вчера. Не мог же я обмануть ожидания коллег.
— Ладно. Тогда распределим обязанности. Я иду в душ, а ты накрываешь на стол. Потом ты просишь прощения за то, что вчера позорно напился, а я тебя прощаю. Там, под балдахином, — Анюта показала пальчиком на спальню, — тебе будет даровано полное прощение.
— Балдахина нет и больше никогда не будет. Сегодня ночью он набросился на меня и чуть не задушил. И фанеры на окне не будет. А прощенья просить я согласен.
— А как же интим? — Анюта заглянула в спальню.
— Интим создается прежде всего в голове. — Корсаков назидательно поднял палец. — И вообще, я желаю просить прощения! Это так редко со мной случается, что если ты не поспешишь в душ, желание пропадет минимум до вечера.
— Уже бегу, — Анюта направилась к креслу, в котором он сидел, на ходу расстегивая блузку. — Только поцелуй меня. — Она уселась к Игорю на колени и взъерошила волосы.
Он обнял ее и припал долгим поцелуем к ямочке между ключиц. Анюта, вздохнув, откинулась назад. Он распахнул на ней блузку, снял с плеча бретельку бюстгальтера, коснулся губами груди.
— Ты так и не понял, зачем я купила это огромное кресло? — спросила она шепотом.
— Теперь понял…
В дверь внизу грохнули кулаком. Анюта вздрогнула, попыталась высвободиться.
— Сиди спокойно, — сказал Корсаков, спуская вторую бретельку. — Нас нет. Мы погибли, нас придушил балдахин, мы утонули в джакузи, слившись в пароксизме страсти. — Кто-то стал уже всерьез ломиться в
