глаза. И только сейчас понял, ЧТО на нем было надето. Белая шерстяная сутана с широкими рукавами и капюшоном, которая была на зарезанном инквизиторе. Сутана, подаренная самим Томасом де Торквемадой. – Я не надеялся, что встречу вас так быстро, – проговорил он.
– Наверно, что-то натворил в том времени? – предположила Галлена, в свою очередь тоже внимательно изучая его взглядом. – А то, что надето на тебе, это случайно не…
– Да, правильно, – перебил он. – Это один из Ключей. Облачение Великого инквизитора веры Торквемады.
– Сколько же ты там провел? Судя по твоему лицу, больше, чем два дня.
– Я там провел два с половиной месяца, если память не подводит. А с ней в последнее время случается. – И Женя снова попытался вспомнить, что же произошло в последнюю ночь перед прибытием в Новый Свет, но его усилия, как когти новорожденного котенка, лишь слабо царапнули отвесные стены глухого и темного провала в памяти. – Н-да… А вы тут сколько?
– Да практически только что тут появились. Сами толком разобраться не успели. Хотя Ксения утверждает, что знает эти места.
– Конечно знаю, – сказала девушка, откидывая со лба темные волосы, – я тут бывала. Правда, когда я тут отдыхала на пикнике, было куда жарче, не было такой растительности и вода была грязнее. Да и неудивительно, сколько лет прошло!
– Так где мы?
– На берегу Генисаретского, или Тивериадского, озера, – ответила она.
Женя сел на траву и пробормотал:
– Та-а-ак! Это что же получается? Если исходить из той замечательной теории, что нас сразу выкидывает к обладателю нужного нам Ключа или к тому человеку, который может нас на него вывести… – Он снова взглянул на рыбаков, которые, кажется, уже потеряли интерес к накормленному ими путнику и неспешно тянули сеть, и, тряхнув головой, почти весело бросил Ксении: – А наши на Каспии бойчей работают! Когда я был студентом, то мне приходилось видеть, как наша кафедра лингвистики в полном составе тянула бредень с лещами!
– Это ты к чему? – подозрительно спросила его Галлена. – К чему клонишь? При чем тут профессора? При чем тут бредень?
– Да так, – махнул он рукой, – есть у меня одна мыслишка… Правда, не уверен, что это правда, но, судя по всему… Альдаир, ну как насчет того, чтобы втемяшить местное наречие мне в голову? А то я уже даже по-английски с ними пытался говорить, не считая разных чисто русских рассуждений о водке под ушицу!
Альдаир протянул руку по направлению к рыбакам, сосредоточился, на его лице даже выступил пот. Наверно, сил у диона оставалось всё меньше, и не только от
– Я перебрал в голове все наши путешествия и уверен, что каждый раз мы оказываемся в непосредственной досягаемости от нужного нам объекта. Потому не исключено, что тот, кто нам нужен… – Он вопросительно взглянул на Ксению, на мгновение запамятовав, но та охотно подсказала:
– Понтий Пилат. В этот раз нам нужен кувшин, в котором омывал руки Понтий Пилат.
– Да, да, – кивнул Афанасьев, – кроме того, едва ли мы встретили этих двух рыбаков случайно, потому что в переплетении нитей, на которых подвешен этот мир, нет ничего случайного, а только закономерность, последовательная и безжалостная.
– Красиво заговорил, – усмехнулась Галлена. – И что же ты думаешь об этих рыбаках?
– Я не очень хорошо помню, как изображают этих людей на иконописных ликах, однако мне кажется, что они должны иметь прямое отношение и к Пилату, и к… – Женя запнулся. – Случайно они тут не оказались бы. А то, что они рыбаки – это как раз совпадает с историческими данными. К тому же, судя по сходству, они братья. Одного из них, который чуть повыше и поуже в плечах, с более светлой бородой – зовут Шимон. Симон. Это он мне сам сказал. А теперь совсем просто – рыбак с берегов Генисаретского, оно же – Тивериадское, озера, с братом, зовут Шимон! И как же именуют этого рыбака в Библии?
Ксения побледнела и растерянно посмотрела в ту сторону, где, ступая по бледно-желтому песку босыми ногами и перебирая руками сеть, шел бородатый человек не старше тридцати – тридцати пяти лет, с простецким лицом и взлохмаченными волосами.
– Да, – тихо проговорила она. – Понятно. Апостол Петр…
– То есть прототип апостола Петра, если говорить осторожнее, – заметил Афанасьев, – потому что в Библии и апокрифических текстах может быть написано совершенно иначе, чем это было на самом деле. Хотя то, что апостол Петр был распят в Риме и стал основателем римского епископата, это вроде как достаточно выверенные сведения. Гм… Кстати, а где наш основной знаток древности? Наш замечательный археолог и историк, мсье Пелисье? Ведь, если не ошибаюсь, он должен был отправиться вместе с вами.
– А он и отправился, – сказала Ксения, оглядываясь по сторонам. – Куда это он, интересно, подевался? Ведь он пошел вон в ту сторону и куда-то пропал.
И она указала направление, в котором ушел Пелисье. Все переглянулись, и в этот момент из-за бугристого валуна, который торчал в довольно отвесно поднимающемся склоне холма близ берега, буквально вывалился на них Жан-Люк Пелисье. Но что за видок у него был!.. В драной бледно-лиловой тоге, с венком на голове, натянутом аж на уши, с заплетающимися ногами и плавающе-мутным взглядом на мертвецки пьяной и глупой роже. Таким его еще не видели никогда. Жан-Люк Пелисье посмотрел сквозь остолбеневших путешественников, как смотрят через залитое дождем стекло, видя и не видя то, что за этим стеклом творится. Потом он подпрыгнул на одной ноге и несколько раз скакнул вперед и назад, загнусив под нос какой-то гимн на жуткой латыни. Кончилось тем, что Пелисье упал на песок и, упершись в землю плечами и пятками, приподнял корпус и стал вращать им, как участница соревнований по художественной гимнастике.
– Да-а-а, – сказала Ксения, – где это его угораздило? Ведь всего полтора часа отсутствовал. Ну, может быть, два. А ведь как нажрался-то, просто в лучших традициях русской школы винопития.
– Рингель, рингель, розенкранц! – завопил Пелисье, звездочкой распластавшись на песке. – Я тррре- бую… вы, месье, заблуждаетесь, говорят, что эта дама… Валера, налей цекубы! Ай, какой милый мальчик! А что это у него торчит между н-ног? Ах, это кувшин с фалернским он преданно зажал между колен, чтобы не уп-пустить?. Mademoiselle, же ву…. Пончик, дай поцелую!
– Опа! – выговорил Женя Афанасьев после минуты сосредоточенного молчания. – «Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга. Постой-ка, брат мусью!»… И кто ж тебя так угостил, милый пожиратель лягушек из городу Парижу?
– Политическая доктрина современной Франции, – вдруг суетливо заговорил Пелисье и начал пригоршнями совать себе в рот песок, – не приемлет юстиции в той степени, в которой она характерна для… А почему вы меня не слушаете? – капризно сломался его голос. – Эй, мим в первом ряду! Долой метаморфозы! Хэй, негрррр, налей вина…
Афанасьев тряхнул его за плечо, а потом он и Альдаир, переглянувшись и без слов поняв друг друга, взяли Пелисье за руки и за ноги, подтащили к кромке воды и, раскачав, бросили в воду. Сноп брызг высоко взлетел вверх. Рыбаки, тащившие сеть, обернулись. Пелисье барахтался на мелководье, забирая руками и ногами так, как будто он тонул и его утягивало в пучину метров тридцати глубиной – по меньшей мере.
– Ну и ну, – сказал Женя. – Я – мог, Колян – мог, Вася Васягин – самой собой, даже почтенный Вотан Борович – но чтобы пресловутый гурман, эстет и энциклопедист Пелисье так нажрался – да-а-а-а!!!
– А что – да? – вдруг заорал Пелисье, не переставая колотить ладонями и ступнями по воде и вздымая тучу брызг. – Ты еще не знаешь, как мы на… ррраскопках до состояния мумии! А что? Имею право! У меня мама русская, вот вам!
После этого он на четвереньках вылез из воды, отряхнулся по-собачьи, а потом принялся задирать тогу.
