недоеденных кусков мяса, опрокинутых чаш с пролившимся вином; при том изображения эти были сделаны столь искусно, что казались натуральными. Неизвестно почему, но это соседство живой крови с нарисованными остатками жратвы пресыщенных римлян взорвало Афанасьева. Хотя он никогда не считал себя вспыльчивым человеком, каковым был, к примеру, отсутствующий здесь Колян Ковалев.
Женя повернулся к Альдаиру и бросил ему:
– Вот что, дорогой. Давай-ка возьмем вон того урода и тот кувшинчик и ополоснем ему ручки, потому что понтов у Понтия много, а вот руки, видно, он сегодня еще не мыл, а? А то наши друзья с берега Генисаретского озера, – он кивнул на окровавленного Иоханана и мельком глянул на спутника Пелисье, стоявшего неподвижно, – уж слишком миролюбивы!
– А что? – кивнул воинственный дион. – Мне тоже кажется, что эти пропитые людишки слишком много себе позволяют. Что нам нужно взять? Вон тот кувшин?
– Да что угодно, из чего он умоет руки. Точнее, из чего МЫ умоем ему руки, а это не так уж и сложно. У моей двоюродной сестры был сын по имени Паша, он очень не любил чистить зубы и мыть руки, так что мне приходилось делать это насильно. Правда, Паше было пять лет, а этой римской скотине – не меньше сорока!
Несмотря на то что ни Пилат, ни Валерий, ни Деций ничего не поняли, так как разговор этот велся на чистом русском языке, все они прекрасно уловили нотки нетерпения и скрытой угрозы в голосе Афанасьева и угрюмоватую, спокойную решимость в тоне Альдаира и во всех движениях его огромной фигуры. Валерий хлопнул в ладоши, и тотчас же появились рабы, один из которых, словно угадав желание хозяина, подал ему короткий прямой меч. Прокуратор Иудеи насмешливо глянул на Пилата и сказал:
– Видимо, Понтий, наши слуги недостаточно понимают по-латински. Придется поработать самим. Ну- ка!..
Альдаир отстранил Деция, который пытался его удержать, и решительно направился к Пилату. Валерий попытался преградить ему путь, подзадоривая себя воинственными выкриками в адрес диона, но Альдаир просто отстранил прокуратора, да так, что тот отлетел аж к стене, по пути потеряв меч и обе сандалии, а также порвав тогу и расквасив себе и без того не ах какой красивый и изящный нос
Альдаир схватил Пилата, как щенка, и скрутил его. Афанасьев взял первый попавшийся сосуд и, зачерпнув из фонтана, стал лить на руки Пилата, который изо всех сил пытался вырваться.
– Довольно! – сказал Афанасьев спустя несколько мгновений. – Идем. Ключ должен обрести свою силу.
– Да, – кивнул Альдаир.
Увлекшись помывкой Пилата, они совсем забыли о Публии Валерии Гарбе Тупоумном. Прокуратор отполз от стены и, подбежав к Альдаиру, ударил его мечом. Крики предостережения были уже запоздалыми. К счастью, меч перевернулся в руке Публия, и удар пришелся плашмя. Впрочем, и этого хватило диону для того, чтобы на минуту потерять ориентацию в пространстве. Он привалился к бортику бассейна…
– Альдаир! – прошептала Галлена, но Пелисье схватил ее за руку и заставил остановиться.
– Ах ты, сука! – прохрипел Афанасьев и, схватив тяжелый барельеф с изображением битвы кентавров, швырнул им в Публия Валерия. Тот едва успел уклониться, но всё же не совсем. Барельеф краем зацепил по коленке Валерия, нога подломилась, и Валерий тяжело упал на пол. Меч, кувыркаясь и звеня, покатился по полу. Афанасьев нагнулся, и еще теплая после руки прокуратора рукоять меча плотно легла в ладонь. Где- то вдали прокатились тревожные голоса, и Женя услышал явственный топот множества ног. Это рабы и солдаты спешили на помощь к своим хозяевам. Валерий, всё так же лежа на спине, оскалился, и тут…
– Сзади-и-и-и!!! – прозвенел, метнулся бешеный девичий крик, в котором Женя не успел даже узнать голос Ксюши. – Женя-а-а-а!!!
Афанасьев словно окаменел. Губительная, предательская неподвижность вдруг сковала все его члены, и он с трудом сподобился на то, чтобы окоченело повернуть голову. Промелькнуло летящее лицо Ксении, глубоко перепаханное страхом, с широко распахнутыми глазами, в которых, казалось, застыло перевернутое и онемевшее небо. Лишь в последний момент Женя успел выскользнуть из-под гибельного выпада Пилата, атаковавшего его сзади, и лезвие меча прошло у его виска, слегка поцарапав кожу и грубо срезав прядь увлажнившихся волос. Пилат имел и вторую возможность убить Афанасьева, который никак не мог побороть оцепенение, но Ксюша сорвалась с места, в руках ее непонятно откуда возник легионерский щит – и этим щитом она что есть силы ударила по голове Пилата. Будущий прокуратор пошатнулся, поднял меч и скрестил его с мечом в руке Жени. Пилат упал. Его глазные яблоки провернулись в глазницах, мутнея и замедляясь; не помня себя от ярости (откуда, откуда взялось это всепожирающее чувство?), Афанасьев возник над упавшим римлянином и занес меч для последнего удара… Удара, который изменил бы историю. Но не об этом помнил сейчас Афанасьев. Он убил бы этого самодовольного и жестокого римского чиновника, который хотел убить его, хотел убить Ксению, да и мало ли! – но тут чья-то рука легко сомкнулась на запястье Жени. Афанасьев обернулся, и тотчас же словно холодная простыня запеленала его плотно, как в кокон. Он выронил меч, мгновенно устыдившись своей ярости, и секунду смотрел в кроткие синие глаза человека, который только что спас жизнь будущему прокуратору Иудеи.
– Нужно уходить отсюда, – сказал человек, – сюда идут, и не миновать пролитой крови, если мы задержимся. Не тронь этого римлянина.
– Но он… он хотел убить меня!
– Но ты жив. – Он улыбнулся и перевел взгляд на Ксению: – Эта женщина спасла тебя. Будь благодарен ей и Богу за возвращенную тебе жизнь и не разменивай ее на ярость и злобу. А уверен ли ты, что это – ТА цена за твою жизнь и жизнь твоей женщины?..
«Твоей женщины». Афанасьев сразу не понял, что хочет сказать ему этот нескладный, простоватый молодой человек со старомодной манерой речи и с такими синими глазами. Да и не было времени понимать. В зал хлынули вооруженные люди, и нужно было срочно спасаться бегством.
Дальнейшее прошло как в тумане. Кто-то за спиной кричал надсадным голосом: «Лови их!», Женя задыхался на бегу и видел перед собой одно и то же – широкую спину Альдаира, уносящего с собой драгоценный кувшин. Рядом бежала Ксения, и сознание уже мутилось от этой гонки, от стремления во что бы то ни стало – вырваться, вырваться, вырваться!.. А внутри кто-то неверной рукой играл на струнах души и одну за другой рвал их с легким, желобным теньканьем или низким басовым гудением: струна-боль, струна-гнев, струна-сожаление, еще, еще… И – последняя, самая тонкая струна, звука которой Женя уже не услышал, потому что на всем бегу врезался в каменную стену, у которой, уже до половины, до пояса обратившись в стремительный вихрь УХОДА, стоял Альдаир…
Пелисье открыл глаза. Его подташнивало. Он вспомнил, что уже один раз очнулся, чтобы наскоро съесть какую-то еду и снова провалиться в утомительный, душный сон- забытье.
Он повернул голову и увидел своего давнего спутника. Тот сидел возле его изголовья и пристально смотрел на то, как беззвучно шевелятся бледные губы Пелисье. Археолог шумно выдохнул. Его спросили:
– Ты поел? Саломея принесла тебе еды? (Пелисье машинально кивнул.) Хорошо. Наверно, ты не знаешь, где ты. Ты в доме рыбака Зеведея. Нам удалось благополучно убежать с виллы прокуратора, хотя за нами гнались солдаты и рабы, вооруженные дротиками. Куда делись твои друзья?
– Н-не знаю, – стуча зубами, ответил Пелисье. – То есть знаю… но мне теперь… я теперь останусь здесь. Наверно, навсегда.
– Так откуда ты? Расскажи. Я пойму. Ты только расскажи, а я, быть может, посоветую, что тебе делать.
Пелисье посмотрел в его синие глаза и вдруг выложил всё, что он знал об этой жутковатой истории с Ключами Всевластия, опрокинувшими мир, и о том, как можно вернуть былое положение вещей. Он слабо отдавал отчет в том, как поймет его этот двадцатипятилетний молодой человек из Гамалы, который не может знать ни о Ленине, ни о Торквемаде, ни о хане Батые, ни о многих других… но Пелисье говорил и говорил, не будучи способен остановиться. И когда он начал описывать то, что произошло в результате одичания всего человечества, собеседник перебил его ровным голосом:
– Я верю, верю. Огромные и страшные знания вручены тебе. Когда произойдет конец света?
– Почти через два тысячелетия, – ответил Пелисье. – С неба будут падать огненные горы, и вода в море будет гореть, как сухая трава в выжженной солнцем степи.
