– Н-но, ослик!
Подскочив, судья Аркадио оттолкнул ее руки. Она оставила его в покое и снова засмеялась, но внезапно, сделавшись серьезной, воскликнула:
– Боже!
– Что случилось?
– Дверь, оказывается, была настежь! Ой, какой стыд!
И она с хохотом пошла мыться.
Судья Аркадио не стал дожидаться кофе и, ощущая во рту мятную свежесть зубной пасты, вышел на улицу.
Солнце казалось медным. Сирийцы, сидя у дверей своих лавок, созерцали мирную реку. Проходя мимо приемной доктора Хиральдо, судья провел ногтем по металлической сетке двери и крикнул:
– Доктор, какое самое лучшее лекарство от головной боли?
Голос врача ответил:
– Не пить на ночь.
На набережной несколько женщин громко обсуждали содержание нового листка, появившегося этой ночью. Рассвет был ясный, без дождя, и женщины, направлявшиеся к пятичасовой мессе, увидели и прочитали листок, теперь уже о нем знали все. Судья Аркадио не остановился: у него было чувство, будто кто-то, как быка за кольцо в носу, тянет его к бильярдной. Там он попросил холодного пива и таблетку от головной боли. Только что пробило девять, но заведение было уже переполнено.
– У всего городка головная боль, – сказал судья Аркадио.
Взяв бутылку, он пошел к столику, за которым с растерянным видом сидели перед стаканами пива трое мужчин, и опустился на свободное место.
– Опять? – спросил он.
– Утром нашли еще четыре.
– Про Ракель Контрерас читали все, – сказал один из мужчин.
Судья Аркадио разжевал таблетку и глотнул прямо из бутылки. Первый глоток был неприятен, но потом желудок привык, и вскоре он почувствовал себя вновь родившимся.
– Что же там было написано?
– Гадости, – ответил мужчина. – Что уезжала она этом году не коронки на зубы ставить, а делать аборт.
– Стоило об этом сообщать! – фыркнул судья Аркадио. – Это и так все знают.
Когда он вышел из бильярдной, от обжигающего солнца заболели глаза, но утреннее недомогание прошло.
Он направился прямо в суд. Его секретарь, худощавый старик, занятый ощипыванием курицы, изумленно уставился на него поверх очков:
– Что сие означает?
– Надо предпринимать что-то с листками.
Шаркая домашними туфлями, секретарь вышел в патио и через забор передал наполовину ощипанную курицу гостиничной поварихе.
Через одиннадцать месяцев после вступления в должность судья Аркадио впервые сел за судейский стол. Деревянный барьер делил запущенную комнату на две части. В передней части, под картиной, изображавшей богиню правосудия с повязкой на глазах и весами в руке, стояла длинная скамья. Во второй половине комнаты стояли два старых письменных стола, один против другого, этажерка с запыленными книгами, и на маленьком столике – пишущая машинка. На стене, над креслом судьи, висело медное распятие, а на противоположной стене заключенная в рамку литография – толстый лысый улыбающийся человек с президентской лентой через плечо, и под ним надпись золотыми буквами: «Мир и Правосудие». Литография была единственным новым предметом в комнате.
Закрыв лицо чуть не до самых глаз носовым платком, секретарь принялся метелкой из перьев сметать пыль со столов.
– Если не закроете нос, будете чихать, – сказал он судье Аркадио.
Совет был оставлен без внимания. Судья Аркадио вытянул ноги и, откинувшись во вращающемся кресле, попробовал пружины сиденья.
– Не разваливается? – спросил он.
Секретарь отрицательно мотнул головой.
– Когда убивали судью Вителу, пружины выскочили, но теперь все отремонтировано.
И, дыша по-прежнему через платок, добавил:
– Алькальд сам велел его починить, когда правительство сменилось и повсюду начали разъезжать ревизоры.
– Алькальд хочет, чтобы суд работал, – отозвался судья.
Выдвинув средний ящик, он достал из него связку ключей и начал открывать один за другим остальные ящики стола. Они были набиты бумагами, и судья Аркадио, бегло листая их, убедился, что там нет ничего заслуживающего внимания. Потом, заперев ящики, он привел в порядок письменные принадлежности:
