указанному номеру, каждый раз ответ получал один и тот же: «Завтра».
Кто их там, в полиции, разберет?
В самый неожиданный момент Жан-Клод огорошил меня плохой новостью. Согласно сообщению агентства «Френч-пресс», опубликованному в Париже и описывающему события в Сантьяго недельной давности, троих участников итальянской съемочной группы, работавших в Чили на непонятных условиях, задержала полиция за съемки без разрешения в побласьоне Ла-Легуа.
Франки обеспокоился, что мы играем с огнем. Я решил пока не пороть горячку. Жан-Клод не подозревал, что, кроме его группы, со мной работают несколько других (равно как и они не знали о существовании французской группы), поэтому его встревожил скорее сам прецедент: если забрали кого-то, кто работает в аналогичных условиях, возможно, арест грозит и ему. Я попытался его успокоить:
— Не волнуйся. К нам это не относится.
Оставшись один, я сразу бросился разыскивать своих итальянцев — и нашел их целыми и невредимыми на положенном месте. Грация уже прилетела из Европы и влилась в работу. Однако Уго подтвердил, что сообщение опубликовали и в Италии тоже, хотя итальянское информационное агентство его опровергло. Плохо, что в новостной заметке приводились фамилии арестованных, и ложная информация стремительно распространялась. Ничего удивительного. Сантьяго при диктатуре превратился в рассадник сплетен. Они возникают, множатся и исчезают по несколько раз на дню, обрастая подробностями, однако в основе их всегда лежит истина. Новость про итальянцев не была исключением. Накануне во время приема в итальянском посольстве все только об этом и говорили, поэтому прибывших киношников-итальянцев вышел встречать собственной персоной начальник Главного управления средств связи и во всеуслышание объявил:
— Видите, вот они, наши три арестанта!
У Грации еще до того, как она узнала о новости, появилось подозрение, что за ними следят. А уже после, по возвращении с посольского приема в гостиницу, итальянцы заметили, что кто-то копался в чемоданах и в бумагах на столе — при этом из номеров ничего не пропало. Возможно, им просто показалось от волнения, а может, за них действительно взялись. В любом случае повод для беспокойства имелся.
Я провел бессонную ночь, сочиняя письмо председателю Верховного суда, где признавался в своем нелегальном возвращении на родину, чтобы держать при себе на случай ареста. Это был не сиюминутный порыв, а результат длительных размышлений, зревший по мере того, как сужалось кольцо вокруг нас. Сперва я думал ограничиться одной эмоциональной фразой — подобно посланию в бутылке, которое кидают в море жертвы кораблекрушения. Однако потом, уже начав писать, я понял, что необходимо дать политическое и человеческое обоснование своему поступку, поскольку в какой-то мере я выражал настроения тысяч и тысяч чилийцев, вместе со мной переживавших тяготы ссылки. Я несколько раз начинал и рвал исписанные листы, сидя в полутемном номере, ставшем для меня ссыльной территорией на собственной родине. Закончив, я услышал, как разбивают вдребезги тишину комендантского часа колокола, звонящие к заутрене, и увидел, как первые рассветные лучи пробиваются сквозь осенний туман — туман этой незабываемой осени.
9. Даже собственная мать не узнала
На самом деле у нас было полно причин опасаться, что полиция обратит внимание на мой приезд и на то, чем мы тут занимаемся. Мы проработали в Сантьяго уже месяц, съемочные группы неоднократно показывались на публике, мы выходили на связь с самыми разными людьми, и многим стало известно, что съемки режиссирую именно я. Свыкшись со своим новым обликом, я часто забывал изображать уругвайский акцент и вообще терял бдительность.
Поначалу встречи происходили в автомобилях, на которых мы бесцельно колесили по городу, пересаживаясь через каждые четыре-пять кварталов, — однако, избегая одной опасности, мы при таком способе навлекали на себя массу других. Например, однажды вечером я вышел из автомобиля на углу Провиденсии и Лос-Леонес, где через пять минут меня должен был подобрать синий «Рено-12» с табличкой Общества защиты животных под ветровым стеклом. Он подъехал с такой точностью, минута в минуту, такой синий и блестящий, что я, даже не взглянув, есть ли табличка, забрался на заднее сиденье, где восседала обвешанная сверкающими украшениями дама зрелых лет, но еще не утратившая былой красоты, благоухающая чувственными духами, в норковой шубе стоимостью раза в два-три выше автомобиля. Типичная, хотя и редкая, представительница богатых районов Сантьяго. При виде меня она открыла рот от изумления, но я поспешил успокоить ее, произнеся пароль:
— Не подскажете, где сейчас можно купить зонт?
Облаченный в форму водитель прорычал, обернувшись:
— Вылезайте, или я вызываю полицию!
Я глянул на ветровое стекло и, не обнаружив там таблички, почувствовал, как сжимается все внутри.
— Простите, перепутал машину.
Но к хозяйке автомобиля уже вернулось присутствие духа. Придержав меня за плечо, она охладила ярость водителя певучим сопрано:
— «Париж» еще открыт, наверное?
Услышав, что, пожалуй, открыт, она велела водителю отвезти меня в универмаг, чтобы я купил себе зонтик. От ее красоты, сочетавшейся с остроумием и пылкостью, сразу улетучились все мысли о репрессиях, политике и искусстве, хотелось подольше побыть с ней наедине. Она высадила меня у входа в «Париж», извиняясь, что не сможет составить компанию в поисках зонта, поскольку уже полчаса назад должна была забрать своего супруга и поехать с ним на концерт всемирно известного пианиста, чье имя выпало у меня из памяти.
С этим риском мы сжились. От раза к разу пароли на тайных встречах становились все короче. Передружившись со всеми связными, мы, вместо того чтобы отправиться прямиком по указанному адресу, задерживались перекинуться парой фраз про политическую обстановку, новинки кино и литературы, общих знакомых, которых я мечтал увидеть, как бы меня ни отговаривали. Один раз, видимо, чтобы подчеркнуть невинность встречи, связной привел своего сынишку, и тот, захлебываясь от восторга спросил: «Это вы снимаете кино про Супермена?»
Так я постепенно начал осознавать, что в Чили вполне возможно жить нелегалом, как живут сотни высланных, тайком вернувшихся впоследствии, — причем живут обычной жизнью, не оглядываясь на каждом шагу. Если бы не обязательства перед страной, друзьями и самим собой, я, сменив профессию и социальную среду, готов был бы остаться в Сантьяго, вернув себе прежний облик.
Однако здравый смысл диктовал, учитывая возможность слежки, совсем другую линию поведения. Кроме того, у нас зависли съемки во дворце Ла-Монеда, потому что выдача нужных бумаг раз за разом откладывалась по необъяснимым причинам, ждали своей очереди Пуэрто-Монт и Центральная долина, по- прежнему ускользал Дженерал Электрик. С другой стороны, в Центральной долине я собирался снимать сам, поскольку именно в этих краях я родился и рос. Там, в бедной деревушке под названием Пальмилья, по- прежнему жила моя мать, однако из соображений безопасности мне строго-настрого запретили с ней видеться в эту поездку.
Первым делом я реорганизовал работу иностранных съемочных групп, чтобы они с минимальным риском доделали начатое и как можно скорее вернулись по домам. В Сантьяго оставались только итальянцы (для участия в съемках внутри Ла-Монеды). Французы должны были отправиться в Париж сразу после съемок «голодного марша», назначенного на ближайшие дни.
