жаловался на невзгоды, но знал, «когда можно подурачиться, выступить в роли придворного шута, но не переступал границ дозволенного». Отдыхал он и в резиденциях других глав государств — Панамы, Колумбии, Венесуэлы… Но и отдыхая, забавляя власть имущих анекдотами, принимал участие в политической жизни. Так Маркес откликнулся гневной статьёй «С Мальвинами или без них» на быстротечную войну Англии с Аргентиной за Фолклендские (Мальвинские) острова. Не совсем понятно было из статьи, на чьей стороне автор (порой это было для нашего героя характерно — политическим журналистом с ясной, выверенной на верхах и однозначной позицией в отношении того или иного события он не стал), но скорее всё-таки — Аргентины.
Напомним, что весной 1982 года произошла война между Великобританией и Аргентиной из-за Фолклендских (Мальвинских) островов. Аргентинская военная хунта решила подправить тогда своё пошатнувшееся внутреннее положение, вернув острова, ещё в 1833 году захваченные Великобританией. Великобритания по приказу «железной леди» Тэтчер, которой для укрепления собственных позиций тоже нужна была «маленькая победоносная война», направила к Фолклендам военные силы, и Аргентина сразу потерпела полное поражение. Благодаря этому военная хунта была свергнута.
Между тем коммунистические и прокоммунистические режимы по всему миру погружались в тяжелейший, «последний и решительный», как покажет время, кризис, начавшийся с польской Солидарности. Реакция Маркеса, этого Чарли Чаплина мировой литературы в эпоху наступающего мирового кризиса коммунистической идеи, была оригинальной. По заданию нескольких журналов он полетел на «Конкорде» «в компании апатичных бизнесменов и сияющих дорогих проституток» в Гонконг и Бангкок и написал забавный, откровенный, на грани с порнофолом репортаж из мировой столицы секс-туризма, в котором констатировал, например, что американские отели, где воздух свежий, а простыни чистые, как нельзя более располагают к занятиям любовью. Он уверял, что по большому счёту только любовь и секс — достойные литературы темы, что сам он лишился невинности в тринадцать лет и никогда ничего не имел против секса, но секс, по его мнению, «особенно хорош в любви, а иначе грозит превратиться в простую механику и физические упражнения, к которым лично он с детства тяги не испытывал…».
Возможно, кризис «коммунистического жанра» склонил его в начале восьмидесятых и к интервью журналу «Playboy», от которого много лет он отмахивался. Интервью состоялось по его предложению в Париже, мировой столице любви. Журнал послал на интервью наиболее цепкую и сексапильную из своих молодых корреспонденток — Клаудию Дрейфус (которая станет впоследствии — в том числе и благодаря откровенному, вызвавшему огромный интерес интервью Гарсия Маркеса, — всемирно известным интервьюером, специализируясь именно на знаменитых писателях).
Вначале Маркес разъяснил читателям «Плейбоя» в США и во всём мире свою политическую позицию, особенно подчеркнув то, что они с Фиделем Кастро «гораздо больше говорят о культуре, чем о политике» и что «это настоящая давняя мужская дружба без всякого расчёта». Затем обратился к главной теме журнала — любви и сексу. Сказал, что никто, «ни один из нас не знает другого, даже очень близкого человека», и они с Мерседес — не исключение; он до сих не имеет ни малейшего представления о том, сколько ей лет. «„Да, в молодости у меня было много проституток, — признавал Маркес. — Они были моими друзьями. Я ходил к ним не столько заниматься любовью, сколько для того, чтобы избавиться от одиночества. Как коллекционер хранит монеты или марки, я храню воспоминания о моих проститутках. И с сентиментальностью пишу о них в моих книгах… Вообще, надо сказать, что сексуальная инициация начинается дома. О ком тайно мечтает отрок? О кузинах, о тётушках… Но там — табу. А проститутки — это совсем другое. И они действительно были моими добрыми друзьями — и те, с которыми спал, потому что не было ничего ужасней, чем спать одному, и те, с которыми почти никогда не спал, а просто делился своей повседневной жизнью, своими мечтами о будущем… Я всегда говорил в шутку, что женился, чтобы не завтракать в одиночестве. Конечно, Мерседес считает, что я порядочный сукин сын… Вы спрашиваете, есть ли у меня слабости? Сколько угодно! Главная — моё сердце. В эмоционально-сентиментальном смысле. Если бы я был женщиной, то не мог отказать… И в характере у меня много женского. Мне необходимо, чтобы меня любили. Это для меня главное. Я и писать стараюсь как можно лучше, чтобы меня сильнее любили“. — „Это похоже на нимфоманию“, — замечает Клаудия Дрейфус. „Совершенно верно, — соглашается Маркес. — Но нимфомания своеобразная — нимфомания сердца… Если бы я не стал писателем, то был бы пианистом в баре, чтобы любящих наполнять ещё большей любовью и притяжением, влечением друг к другу… Извечное, неизбывное половое влечение — что может быть сильнее и выше этого? Для меня несомненно: смысл жизни — это любовь… И писать стоит только о любви, потому что всё остальное — от лукавого. Мой следующий роман будет, конечно же, о любви, о страстной безумной безнадёжной вечной любви мужчины и женщины…“»
Это интервью в «Плейбое» не публиковалось почти год, а когда было напечатано, то заняло несколько разворотов, что противоречило устоявшемуся формату главного журнала для мужчин. Его прочли миллионы, в редакцию пришло около тридцати тысяч писем из разных стран, что тоже было рекордом. Двадцать процентов писем — от мужчин, пятьдесят восемь — от женщин, остальные — от девочек в возрасте от одиннадцати до восемнадцати лет (что, безусловно, польстило 54-летнему писателю, он даже перечёл интервью Владимира Набокова тому же «Плейбою» и его «Лолиту»). Адресованы письма были «настоящему мачо», «блестящему душевному стриптизёру», «нимфоману сердца», «мужчине мечты» и т. п. Когда из редакции позвонили и осведомились, не переслать ли хотя бы часть этой корреспонденции ему в Мехико, Маркес, заслушав особо эмоциональные, откровенные выдержки, отказался: «Ни в коем случае! Мерседес зачитается и поймёт, что я не тот, под личиной которого так долго и ловко скрывался».
Итак, он на весь мир объявил о том, что возвращается в литературу. Напомним, что после прихода к власти в Чили Пиночета Маркес дал обет не писать и не публиковать прозу, а посвятить себя всецело публицистике. Впрочем, некоторые биографы допускают, что причинами такого обета могли быть не только категории политического, социального, нравственного порядка, но и вполне прозаические: заканчивая «Осень Патриарха», Маркес почувствовал, что устал, ему стало казаться, что он исписался и необходимо время, чтобы «ключи вновь наполнили исчерпанный колодец». Теперь он задумал роман о любви своих родителей.
78
Тринадцатого декабря 1984 года пришло известие, что в клинической больнице «Бокагранде» города Картахены после десятидневной болезни, накануне своего 83-летия скоропостижно скончался его отец Габриель Элихио Гарсия.
«С отцом у меня были сложные отношения, — признавался Гарсия Маркес в интервью журналисту Мигелю Паласио. — Я увидел его в первый раз в день его 33-летия. Мне тогда было уже шесть лет и девять месяцев. Много лет отец оставался для меня неким мифом. <…> Мне было семь лет, когда я переехал в дом родителей. В тот период понятие „мужчина“ ассоциировалось у меня исключительно с дедом. Я стремился всё делать, как он — говорить, ходить, есть, вести себя с людьми. Отец же абсолютно не походил на деда. <…> Перемена семейного круга отразилась на моей жизни. Отец, в отличие от деда, был очень строг и даже суров со мной, ни разу не приласкал меня. Я понятия не имел, как мне строить с ним отношения, и часто терялся. Вся проблема была в том, что я плохо знал своего отца. Только когда мне перевалило за тридцать, мы наконец начали понимать друг друга и с течением времени все больше сближались. Несмотря ни на что, я многим обязан отцу: именно он привил мне любовь к чтению. Отец обожал литературу и всегда читал с упоением. Читал всё, что попадалось под руку: классику, модные бестселлеры, газеты, журналы, рекламные буклеты, брошюры, листовки, инструкции по использованию холодильников и стиральных машин… Я не устану повторять, что пропагандировавшийся им „культ чтения“ в значительной мере повлиял на мое решение стать писателем».
Своим многочисленным сыновьям и дочерям (вряд ли он сам точно знал, сколько у него детей) отец не оставил никакого наследства. Так что по этому поводу разногласий не было. Долго не могли договориться о том, где и как хоронить.
«Противоречивая натура отца, — вспоминал младший брат писателя, Элихио Габриель, — проявилась и в его похоронах. Долго вся наша большая семья была будто парализована, а потом, когда все
