«Владык стрел» – тибетских генералов, закованных в чешуйчатые латы. Рядом с Грахамом на тонконогом муле ехал человек в красном хитоне, с каменными четками в руках. Он отклонял голову от летящих стрел. Тибетские луки пели тетивой из крапивного волокна, гремели британские скорострелки. Двести тибетцев полегли на поле боя. Грахам шел к долине Чумби, тесня тибетцев, и человек в хитоне стучал нефритовыми бусами, как будто считал мертвецов. Лама Учжень Чжацо, британский правительственный переводчик, вел Грахама по кремнистым дорогам!
Далай-лама, имевший титул «Красноречивого Благородного Тубдена», обратил свой взор на Север. Британские газеты подняли вой – далай-лама ищет сближения с Россией!
Почему юный земной бог хочет протянуть руку Петербургу? Известно, что ни один далай-лама еще не доживал до восемнадцатилетнего возраста. Далай-ламу каждый раз убивали по указанию богдыханского регента. Но вот этот мальчуган-владыка не хочет умирать! Тринадцатого далай-ламу воспитывал бурят, выходец из России. Он пришел в Тибет из Забайкалья, уединился в одном из монастырей и получил звание «Тзаннайс Кханпо». Он сделался опекуном далай-ламы, а мальчик в желтой митре стал внимать советам бурята. Они были неразлучны.
Прищурив глаза на сияние качающихся золотых лампад Поталы, во дворце живого бога сидел человек из бурятского кочевья, тибетский жрец Го Манг Ломцанг Доржиев, и две тени – маленькая и большая – качались на фарфоровой стене лхасского дворца.
ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД
В августе 1888 года Великий Охотник простился со Слободой. Он прошел в сад, сорвал два желудя с могучих дубов и спрятал эту памятку у сердца. Когда он прощался с Макарьевной, то плакал, глядя в выцветшие, как старый ситец, глаза няньки. Она благословила его.
Пржевальский подошел к порогу родного дома и написал у входа: «До свиданья, Слобода!» – вывел внизу свою подпись и заставил сделать то же Роборовского, Козлова, Телешева и Нефедова.
Затем он оглядел яблони и, сняв шапку, вышел из ворот Слободы. В Петербурге он узнал: о походе А. Кэри, о бешеных выпадах британских газет, о том, что бенгальские кавалеристы топчут его волшебный ковер на каменном поднебесье.
Он говорил всюду о том, что русскому народу нужно дружить с Тибетом, что теперь-то он надеется, что его пустят к далай-ламе. Пржевальский уговорит мальчика-владыку пропустить русскую экспедицию к неведомым истокам лотосовых рек...
«Умереть за такое славное дело приятнее, чем дома», – говорил он Козлову и тут же успокаивал его: до Лхасы они пойдут через Полу, Керию, а там будет видно. Он без умолку твердил о цветах лотоса, о зеленогорлых лофофорах, о рощах Сычуани, наполненных ревущими обезьянами.
Внезапно замолчав, он вытаскивал из карманов газетные вырезки и раскладывал их на коленях. Нахмурясь, Пржевальский перечитывал вырезки одну за другой. Чего только не писали в Англии о его новом походе в Центральную Азию!
Пржевальский говорил спутникам, что теперь он пойдет в Тибет, невзирая на любые опасности. В Москве он узнал о смерти Макарьевны и горько зарыдал, так, как плакал когда-то, лежа на дне ящика по дороге в Зайсан.
Трудно представить себе Пржевальского, путешествующего с удобствами! В Нижний он ехал на поезде, а там пересел на пароход «Фельдмаршал Суворов» и на нем спустился к Каспию. Морской корабль перевез путников через Хвалынь. Потом замелькали пески закаспийских пустынь. Кизыл-Арват, Ашхабад, Мерв, Самарканд...
От Ташкента начинались караванные пути. Вскоре Пржевальский поселился в юрте возле Пишпека. (Фрунзе). Он был озабочен покупкой верблюдов и неутомимо расхаживал по пыльному базару. Потом он велел запрячь лошадей и покатил вместе с Роборовским в Верный. Спутник Пржевальского заметил, что его начальник стал жаловаться на солнечный зной, чего раньше с ним никогда не бывало. В Верном, прекрасном городе у подножья ослепительных гор, у Пржевальского было много дел. Он отбирал солдат и казаков для экспедиции, закупал чай, сахар, арканы и недоуздки. Он нашел также время, чтобы осмотреть следы недавнего землетрясения.
Позже Роборовский вспоминал, что во время этой поездки могучий, железный Пржевальский вдруг завел разговор о старости и смерти. Он завидовал молодости Роборовского и Козлова. Называя свой отряд семьей, Великий Охотник мечтал умереть не дома, а в походе, на руках своих верных спутников.
Он приказал поставить палатки и юрты около Каракольского ущелья, чтобы не жить в городе. Стены давили его. На новоселье он рассказывал спутникам, как недавно славно поохотился на фазанов в долине Чу. Но, рассказывая об охоте, Пржевальский зябко поводил плечами. Его лихорадило.
Нежданный, неумолимый враг подкрался к его изголовью. Он лежал под сводом юрты, обросший колючей бородой, и бредил птицами и снежными хребтами. Ледяные горы Тянь-Шаня мерцали за дверью юрты, падучие звезды пролетали над глетчерами, выл осенний ветер, и багровые перья походного костра поднимались к войлочному своду.
29 октября 1888 года военный лекарь из Каракола потрогал холодеющее запястье тяжелой руки Великого Охотника. Боль под ложечкой, тошнота, тяжелое забытье... Что мог поделать здесь лекарь со своими пузырьками?
Огромный бурый гриф слетел в тот день к ложу умирающего с высот Тянь-Шаня. Он сел на склоне скалы, закрыл распущенными крылами солнце и горы. Великий Охотник очнулся, взял штуцер и, еле держась на ногах, вышел из юрты.
Шатаясь, водя дулом то вправо, то влево, устремив запавшие глаза на добычу, он шел к уступу, где сидел гриф, повернувший голову к горам и солнцу.
Дрожащими руками он вскинул ружье. Последний в жизни выстрел. Он знал это. Гриф, ломая крылья о каменный уступ, скатился вниз, в глубокий снег. Чуть не ползком добрался Пржевальский до юрты и рухнул на ложе, не выпуская ружья из рук.
По скрипучему снегу его привезли в армейский лазарет в Каракол. 31 октября он лежал на койке в забытьи. Кровь, струившаяся из носа, пачкала белую рубаху. Он кричал на Козлова и Роборовского, называя их бабами, если видел на их глазах слезы. Его растирали камфарой, уксусом, клали лед на лоб.
Утром 2 ноября 1888 года он впал в забытье. Прикрыв лицо ладонью, снова бредил птицами. Потом Пржевальский вдруг встал во весь рост на кровати, выпрямился и огляделся.
Верные гренадеры и казаки стояли вокруг, соблюдая молчание и поддерживая на руках его могучее
