почувствовал, как «Муромец» содрогается от множества попаданий. Очереди прошили крылья, и лишь одна пуля попала в пилотскую кабину. Она задела боковые стекла, но не выбила их, а оставила маленькую дырку, вокруг которой разбежалась паутина трещин.
Мазуров инстинктивно вжался в стену. Пули пробивали борта аэроплана насквозь, и находиться в салоне стало так же опасно, как и в пилотской кабине. Смерть тянулась к «Илье Муромцу». Капитану хотелось сжаться в комок, спрятаться. Он был открыт, как пехотинец, который идет в полный рост по полю, сжимая в руках оружие, и наблюдает за тем, как к нему, так же не таясь, приближаются три вражеских солдата…
Немцы были уже так близко, что второй пилот смог бы различить лица, но он видел лишь их нижнюю часть: губы, скулы, подбородки, а верхнюю закрывали стальные каски. По форме они напоминали пробковые колониальные шлемы, дополненные очками с пластинкой на носу. «Им бы еще плюмажи из страусиных перьев», – подумал второй пилот, но эта мысль проскочила где-то на краю сознания.
Пулемет взбесился, он вырывался из рук пилота, больно бил его в плечо. Горячие гильзы сыпались под ноги и катались по полу кабины. С каждой минутой гильз становилось все больше. Непонятно, почему ни одна из них еще не попала Левашову за шиворот. Или все-таки попала, а он никак на это не отреагировал?
Второй пилот молил бога, чтобы пулемет не заклинило. Он уже оглох и не услышал, что огневая точка, расположенная на верхней части аэроплана, тоже заработала. Он сильно прикусил губу, вскоре по подбородку потекла кровь и закапала на воротник курки. Он едва не втянул голову в плечи, когда «Альбатросы» пронеслись над «Ильей Муромцем» так низко, что казалось, они могут коснуться его колесами.
Русский аэроплан был сейчас таким же неповоротливым, как и поезд, прикованный к железнодорожному полотну. Его можно расстреливать, как в тире, заранее зная, куда он двинется дальше, спокойно прицелиться, дождаться, когда он сам доползет до мушки, и нажать на гашетку. Пули пробили топливные баки, но керосин не воспламенился, а каучуковое покрытие баков затянуло пробоины, так что топлива вытекло совсем немного.
Немецкие пилоты перезарядили свои пулеметы. «Альбатросы» зашли на вторую атаку. Они будут делать это вновь и вновь, пока «Муромец» наконец-то не упадет, или до тех пор, пока русские не собьют все немецкие аэропланы.
Нагревшийся ствол пулемета обжигал второму пилоту ладони, но он этого не замечал, как не заметил и боль, когда одна из пуль ударила его в плечо, а другая оторвала маленький кусочек уха и глухо, недовольно впилась в стенку кабины позади него. Он лишь раздраженно сморщил губы, почувствовав толчок, а потом закричал от радости, увидев, что наконец-то попал. Немец судорожно схватился за грудь, нагнулся к приборной доске. Теперь его не было видно. «Альбатрос», словно получив солнечный удар, разучился ориентироваться в пространстве. Ему нужна была опора, чтобы немного передохнуть. Он нарушил строй, стал заваливаться на правое крыло, подставляя небесно-голубое брюхо. Казалось, что оно такое же мягкое и беззащитное, как брюхо акулы. Нужно лишь увернуться от острых зубов, поднырнуть под нее и ударить ножом. Но у второго пилота уже не хватало угла обстрела, и как он ни выворачивал свой пулемет, пули уходили все дальше и дальше за хвостовым оперением «Альбатроса». Ему оставалось лишь провожать немца взглядом, едва сдерживая слезы. Внезапно в самом центре нижнего крыла «Альбатроса» образовалась пробоина. Она росла на глазах, зазубренные края ее расширялись, точно крыло вскрывали консервным ножом. Штурмовик за бортовым пулеметом «Муромца» расстреливал немца, как на учениях, всадив десяток пуль прямо в яблочко. Не было никакого сомнения в том, что часть из них досталась пилоту, и теперь немец точно был мертв. «Альбатрос» перевернулся, сделал бочку, будто хвастался, что сбил неприятеля, но это было неправдой. Он так и не сумел закончить маневр, сорвавшись в штопор. Через несколько секунд «Альбатрос» стал отмечать свой путь дымным следом, а зрелищем того, как он рассыпался, ударившись о землю, мог насладиться лишь штурмовик за хвостовой огневой точкой.
– Мы сбили его! – шептал второй пилот.
– Что у тебя с головой? – спросил его Левашов, на миг оторвавшись от приборов.
Второй пилот недоуменно посмотрел на Левашова. Потом, почувствовав, что по левой щеке стекает что-то липкое и скользкое, он вздернул руку к уху, скривился от боли, поднес окровавленную ладонь к глазам и наконец ответил:
– Зацепило, наверное. Но не сильно.
– Перевяжи.
Второй пилот наскоро обмотал голову бинтом. Он спешил. Руки плохо слушались его. Повязка получилась неаккуратной, со временем она могла сползти на глаза.
– Теперь мы с тобой очень похожи, – пошутил он.
– Точно. Как близнецы, – согласился Левашов.
Среди немецких авиаторов ходили легенды о том, что «Муромцы» обшиты броней, впрочем, они вряд ли сами верили в эти слухи, поскольку ни один двигатель не поднимет бронированного монстра в воздух. Они знали, что у русского бомбардировщика есть всего два уязвимых места: пилотская кабина и двигатели, в остальные, сколько ни стреляй, все будет без толку.
Сейчас в салоне русского аэроплана был почти ад, но без огня, лишь воздух наполнился едким дымом, который разъедал глаза, поэтому было трудно рассмотреть, кто из штурмовиков стонет на полу. Не устраивать же специально для этого перекличку.
Второй пилот вновь увидел перед собой красные, налившиеся кровью глаза, от которых протянулись огненные плети, но они прошли далеко в стороне, ударив по крылу и выбив на нем барабанную дробь. Двигатель по правому борту зачихал, захлебнулся, словно проглотил слишком много керосина и уже не мог его переварить. Он сделал последнее отчаянное усилие прокашляться, прочистить горло, но было уже слишком поздно. Двигатель заглох, хотя пропеллер по инерции крутился, наверное, еще с полминуты, а потом среди остановившихся механизмов появились язычки огня. Они выбрались из-под кожуха и, взобравшись на его верх, пробовали дотянуться до верхнего крыла, но ветер пригибал их, и максимум, чего огню пока удавалось добиться, это перерезать растяжки сразу за двигателем. Нижнее крыло, после этого, заскрипело, затрещало, казалось, остальные растяжки, не выдержав лишней нагрузки, лопнут, а крыло отломится от корпуса и рухнет вниз вместе с двумя двигателями, один из которых все еще продолжал исправно работать. Аэроплан стал рывками снижать высоту.
Второй пилот кубарем скатился вниз, едва не упав на спину Левашова. Тот, склонившись над рулем, пытался выровнять аэроплан. Второй пилот, как только выпрямился, хотел уж броситься прочь из кабины, но что-то в позе Левашова показалось ему странным. Авиатор опирался на штурвал, повиснув на нем всем телом, словно искал опору, а иначе свалился бы на пол. Он уже ничего не видел. Его зрачки закатились, а в
