впавшему в полубредовое состояние. Селиванов находился на полпути между жизнью и смертью, как берсеркер, который перед боем наелся мухоморов, чтобы не чувствовать боли. Рукоятку мягко обволакивала серебряная полоска. Она повторяла очертания сомкнутой ладони, соприкасаясь с ней, создавала единое целое. На полоске была выгравирована надпись: «За храбрость». Но ее было видно, только когда клинок отдыхал и, спрятавшись в ножнах, спал, медленно покачиваясь в такт с шагами коня.
Поручик знаком приказал отряду перейти в галоп. В кавалерии по-прежнему избегали устных команд. Но теперь уже нет необходимости одним взмахом руки управлять маневрами полков и даже дивизий. Лавина устарела. Лишь венгры в самом начале войны попытались применить тактику подобных атак. Но они выпали из потока времени. Лет пятнадцать назад лавина принесла бы им успех, а теперь… Селиванов никогда не забудет, как десять пулеметов остановили гусарский полк под Каушеном. Это напоминало охоту, когда сидишь с ружьем в руках в засаде, а дичь такая глупая, что даже нет надобности в загонщиках – она сама идет под пули, и ее так много, что главная проблема заключается в том, хватит ли боеприпасов. На душе было паскудно. Хотелось выйти вперед, поднять вверх руки и закричать что-нибудь, чтобы вспугнуть гусар. Пусть они скачут прочь. Селиванов испытывал странное тоскливое чувство, словно он, стреляя по этой массе людей, одетых в красно-синюю яркую, как на императорском параде, форму, уничтожал великое произведение искусства. Нечто подобное должны были чувствовать английскйе лучники, которые уничтожили цвет французского рыцарства. Тот, кто делал такое, обрекал себя на ночные кошмары. Они уничтожали прекрасное и беззаботное прошлое, для которого в этом быстро меняющемся мире уже не оставалось места.
Селиванов любил лошадей с детства. Именно поэтому он пошел в кавалерию. Но теперь, к своему огорчению, понимал, что, как только будут сделаны надежные машины для перевозки провианта, орудий и людей, конница станет прошлым. Это произойдет очень скоро. Возможно, даже в этой войне. Она затягивается. Впереди у инженеров еще много времени. Что-то сломалось в часах, которые отсчитывали время этого мира, как только на циферблате возник двадцатый век. Механизм заработал гораздо быстрее, а мир стал меняться так фантастически быстро, что для многих это стало неожиданностью, и они до сих пор не могут к нему приспособиться. Он вспомнил фразу из сказки английского математика: «Чтобы оставаться на месте, здесь надо бежать, а чтобы двигаться вперед, нужно бежать еще быстрее». Селиванов не любил книги этого математика, но эта фраза была слишком точной, чтобы ее забыть. Всегда так трудно решиться начать все с нуля.
Селиванов не хотел выжимать из людей последнее. Что толку, если они доберутся до разбившегося аэроплана, а потом их лошади падут возле его обломков. Это будет даже хуже, чем пиррова победа.
Земля была чуть мягкой, пружинящей. Копыта коней оставляли на ней такие же следы, что и печать в расплавленном застывающем сургуче. Вот только сохранятся они всего лишь несколько дней, пока их не сотрет крестьянская телега, не затопчут копыта других коней или пока не начнется ливень.
Под лоснящейся от пота кожей лошадей проступали рельефные мышцы. Вены и жилы, которые, как веревки, привязывали их к костям, от напряжения трещали, словно корабельные снасти. Лошадей не нужно было даже подгонять, легонько ударяя шпорами по бокам. И без того они мчались, словно за ними гналась смерть. Но она уже обогнала драгун и поджидала впереди. То ли они не подозревали об этом, то ли, напротив, так устали, что считали смерть избавлением от мук и хотели побыстрее повстречаться с ней… Только ветер цеплялся за шинели всадников, пытаясь остановить их и спасти.
Если на такой скорости вылететь из седла, то костей не соберешь. Каждый всадник, зная об этом, все ниже пригибался к шее коня, обхватывая ее руками. Но «Муромец» они догнать не могли.
Поднятая копытами пыль была плотной, как дымовая завеса. Мириады песчинок покрывали тонким слоем слизистую оболочку носа, забивали горло, хрустели на зубах, будто те стали крошиться, как источенный временем камень. Горло пересохло. В глаза словно залетела целая стая мошек.
Они потеряли «Муромец» из виду. Теперь ориентиром для них стал истребитель, круживший в небе как стервятник над издыхающим животным. Прямо под ним появилась огненная вспышка, словно вставало еще одно солнце. Но у него было слишком мало сил, чтобы подняться на небеса. Оно так и не оторвалось от земли.
Заработали пулеметы и затихли. До аэроплана оставалось еще километра полтора, когда драгуны натолкнулись на немецких самокатчиков. Пулеметы на мотоциклах были направлены в лес. Они не прикрывали фланги и тыл, а солдаты опрометчиво покинули кресла и выключили двигатели. Когда они увидели всадников, то еще некоторое время пробовали разглядеть их сквозь тучу пыли. Немцы не были Старой гвардией, но попали в ту же ситуацию. К их ужасу, на приближающихся всадниках оказалась бледно-зеленая русская форма. Немцы бросились разворачивать мотоциклы. Двигатели, конечно, завелись не с первого оборота и даже не со второго. Среди самокатчиков возникла суета и неразбериха.
Драгуны заранее загнали патроны в стволы винтовок. Точность первого залпа была поразительной. Он ударил по немцам, как ураган по оловянным солдатикам. Везение улыбнулось драгунам – при такой скачке практически невозможно точно прицелиться.
Ближайший самокатчик за мгновения до залпа пригнулся. Он хотел спрятаться за рулем. Но одна из пуль, срикошетировав от фары, угодила ему точно в лицо и отбросила назад с такой силой, что он выпустил руль и вывалился из седла, мешком упав на землю. Пулеметчику не повезло еще больше. Пуля вырвала клочок его шинели и глубоко засела в правом плече, видимо, перебив кость и повредив нервную систему. Рука немца мгновенно повисла плетью вдоль тела. Он еще силился нажать на гашетку пулемета пальцами левой руки. Его лицо перекосилось от боли. Он сдерживал крик, крепко стискивая челюсти. Следующая пуля раздробила ему зубы. Их осколки разорвали ему губы и гортань, а пуля перебила шейные позвонки. Изуродованным лицом он ткнулся в приклад пулемета. Самокатчик, упавший с мотоцикла, зашевелился. Возможно, это была судорога умирающего человека. Вряд ли бы он смог выжить. Все сомнения исчезли, когда взорвался бак с бензином. Мотоцикл мгновенно исчез в огненной вспышке, а вокруг него разлетелись шипящие куски металла. Загоревшийся бензин окатил самокатчика, превратив его в факел. Жар пахнул в лица остальных самокатчиков, опаляя ресницы, брови и кожу. Струйки горящего бензина потекли к колесам других мотоциклов. Оказалось, что у одного из них перебиты шины на переднем колесе. В резине застрял зазубренный кусочек железа, красноречиво свидетельствуя о причине повреждения. Мотоцикл стал хромым. Самокатчик, в ужасе выкатив глаза, пробовал поскорее убраться подальше. У него были обожжены руки, которыми он успел закрыть лицо, в ладони застрял осколок, но пока самокатчик не мог понять, отчего ему становится так больно, когда он нажимает ручку газа. Он не замечал, как его пулеметчик наполовину свесился из коляски, вниз лицом, почти доставая руками землю.
Тем временем драгуны перезарядили ружья и дали второй залп. Его последствия оказались для самокатчиков не столь губительны. Они были плохо видны из-за дыма и огня. Основной целью стал грузовик.
Водитель успел пригнуться. Пуля пробила стекло в том месте, где еще мгновение назад находилась его голова, и ударила в стену кабины. Водителя осыпало осколками стекла, но самые большие и острые упали на капот, а в кабину залетели только мелкие, так что водитель даже не порезался. С шипением вырвались клубы пара из пробитого радиатора. Машина, как калека, у которого одна нога меньше другой, осела на левую сторону. Высунувшийся из-за кабины пулеметчик успел-таки послать в драгун короткую очередь, а потом, вскрикнув, вновь спрятался и больше уже не показывался. Драгуны не видели, что с ним произошло.
