опасного, как для тех, против кого оно применялось, так и для владельцев.
«Не переусердствовали бы, не подожгли бы там все, а то австро-венграм придется выбирать — либо сгореть заживо, либо все же попытаться пробиться наверх. Понятно, что они выберут последнее».
Звякнул колокольчик где-то очень далеко, так далеко, что это могло и почудиться.
Вряд ли австро-венгры шли в полный рост, пусть и скрытые дымовой завесой, но не были же они такими идиотами, чтобы подставляться под пули всем телом, так сделаешь разве что напившись до помутнения рассудка шнапсом, или водкой, или каким-нибудь другим крепким напитком, оказавшимся под рукой.
Наверняка они ползли, тоже испуганно прислушиваясь к тому, что творилось в этом мрачном форте, который так недавно еще был им опорой и надеждой, а теперь стал совсем чужим и опасным. Ползли, вжимаясь как можно глубже в землю, благо минные поля они поставить не успели — ведь форт-то, казалось, находится еще в глубоком тылу, и кто мог вообразить, даже в кошмаре, что русские начнут так быстро наступать.
А тут так не вовремя прибежал радист с текстом радиограммы от Брусилова, не дожидаясь приказа, стал ее зачитывать, но не до него было сейчас Мазурову, и тот стал отмахиваться, просить радиста замолчать.
Пулеметами тут ничего не сделаешь, пули пролетят у австро-венгров над головами, если и заденут, то немногих.
Но если шрапнелью вспахать это поле…
Орудия ожили, выплюнули из жерл потоки огня, отправляя в этот молочный туман снаряды. Дым от этих выстрелов отшатнулся, чуть отступил от форта, а потом припал к земле, когда взрывы стали рвать его, точно шкуру зверя, в которую впиваются пули. Клочья дыма взлетали вверх вперемежку с кусками земли с оторванными руками, ногами, обезображенными телами и еще чем-то бесформенным и непонятным.
Австро-венгры, переждав первый залп, стали отползать, а у некоторых нервы сдали, они приподнялись, чтобы побыстрее убраться, но в этом была их ошибка, потому что, как только умолкли орудия, заработали пулеметы. Пули выкосили всех, кто возвышался над землей более чем на полметра.
Но туман был еще настолько плотным, что ничего этого Мазуров не видел, а лишь слышал стоны и проклятия раненых.
Офицеры пробовали поднять подчиненных, кричали команды, требуя наступать. Ветер доносил обрывки их приказов, вырывавшихся из охрипших глоток. Они-то понимали, что, когда дым рассеется, а произойдет это очень скоро, потери будут неизмеримо больше, чем сейчас, но они никак не могли вразумить своих глупых солдат броситься в атаку. Их будут бросать на этот форт, пока они его не отобьют или пока не полягут все под его стенами. С каждой секундой вероятнее становился второй вариант развития событий.
Атака захлебнулась, так и не начавшись. Противник навалил трупов в метр высотой. Именно с этого и начиналась война, когда германцы безуспешно штурмовали бастионы Льежа, думая, что они сдадутся без боя. Не сдались. Но французы, так хотевшие взять Эльзас и Лотарингию, упустили шанс, не помогли бельгийцам, а потом расхлебывать их оплошность пришлось русским, отвлекая на себя удар тех дивизий, что могли пройти победным маршем по Парижу.
— Ну, что там у тебя? — Мазуров наконец обратил внимание на радиста. Тот терпеливо стоял рядышком, теребя листочек.
— Радиограмма от Брусилова.
— Это я уже слышал. Что в ней?
— Первая линия обороны прорвана. На второй идет рукопашный бой.
— Надеюсь, что эту радиограмму не перехватили австро-венгры. Звучит очень оптимистично. Может, мы и вправду их здесь дождемся. Так не хочется взрывать весь этот форт. Недолго осталось терпеть.
Все в нем кипело, нервы были напряжены, и он совсем не чувствовал усталости и уж тем более не хотел спать, хотя для человека это было самое трудное время суток, когда постоянно клонит в сон.
— Не расслабляться! — кричал он штурмовикам.
Радость их была преждевременной.
Дымовая завеса отступала.
Саперы почти проделали в заграждениях несколько проходов. Им осталось каких-то несколько метров. Но теперь большинство из них валялись рядышком со змеящейся по земле проволокой. Смотря на их трупы, Мазуров почему-то никак не мог избавиться от мысли, что он сражался с невидимками, но теперь они были мертвы, жизненные процессы в телах прекратились, кровь свернулась, а он ведь прекрасно помнил, что в этом случае невидимка утрачивает свои способности.
Они будто пришли из Средневековья, перепутав войны, потому что на них были надеты панцири с наплечниками, сделанные из листов брони, закрывавшие тело и спереди и сзади, а на головах — странного вида шлемы, чем-то похожие на те, что несколько столетий назад носили ландскнехты, бродившие по местным дорогам и предлагавшие свои услуги тем, кто больше за них заплатит. Более того, в руках у них, помимо ножниц, были еще и прямоугольные щиты, так что в случае необходимости они смогли бы построиться в каре, и возможно, что на щитах они, чтобы устрашить противника, нарисовали гербы своих родов, но все эти средневековые средства защиты оказались бесполезными. Они так и не уберегли саперов от пуль.
Несколько человек в обычной серой форме запутались в проволоке, повисли, удерживаемые колючками. Тела их от ветра раскачивались, точно жизнь покинула их не полностью, осталась какая-то частичка, которая так хочет приподнять тело, но все никак не может этого сделать. Колокольчики нашептывали им погребальные песни. Вероятно, ожидая, когда же саперы покончат со своей работой, они встали рядом с проходами — это их и погубило, лежи они и дальше, то, возможно, кто-то и выжил бы.
Как же вовремя стали стрелять штурмовики, ведь австро-венграм почти удалось добраться до них.
Но Мазуров ошибся, полагая, что следующая атака начнется минут через десять-пятнадцать. Что уж там наговорили своим подчиненным офицеры, Мазуров не знал. Какие кары небесные обещали на их головы? Но они смогли заставить своих в спешке отступающих подчиненных повернуть обратно.
Мазуров услышал рокот работающих двигателей, глухой, похожий на рычание. Напрягся от этого звука. Он-то знал, что сейчас увидит.
Расталкивая тупыми носами дым, выползали бронированные мастодонты. Они шли клином, подминая под себя заграждения вместе с теми, кто в них запутался, вминая в землю и перемалывая в отвратительный кровоточащий фарш. Проволока натягивалась, как струна, звенела и лопалась, разлетаясь в разные стороны и царапая броню танков, выкрашенную ржаво-зеленой краской. Их орудия выстрелили одновременно, значит, на каждом была рация. Форт накрыла волна взрывов и ослепила штурмовиков.
Из дыма стали появляться австро-венгры, как призраки, с каменными лицами, лишенными эмоций. Они шли молча, прикрываясь броней танков, пока не стреляя, потому что из ружей, да еще на ходу, сколько ни меться в амбразуру, — все равно не попадешь.
Бронебойный снаряд пробил нос головного танка с поразительной легкостью и разорвался внутри. Клепки, скрепляющие броневые щиты, вылетели, и танк развалился на части, как карточный домик, а тяжелые броневые щиты разбросало на добрых два десятка метров по округе. Они бились о борта других танков, отлетали, сминаясь еще больше, врезались в солдат, а те падали, точно игрушечные.
— На втором этаже — рукопашная, — доложил Мазурову штурмовик. Комбинезон на нем обгорел, лицо покрылось пеплом, смешавшись с кровью. Он говорил с трудом, делая приличные паузы между словами, точно только что долго бежал и все никак не может восстановить дыхание.
— Уходите наверх и взрывайте лестницы, — бросил Мазуров.
Он не стал переспрашивать, как австро-венграм удалось вырваться с нижнего этажа. Не до выяснений сейчас было, но они сдавали свои позиции метр за метром, и если так пойдет и дальше, то им придется забаррикадироваться во всех еще не поврежденных башнях и пулеметных гнездах, и тогда они окажутся в западне.
Как же отвратительно он заходил на посадку, едва удерживая аэроплан, так и норовящий наклониться то в одну, то в другую сторону и коснуться краешком крыла земли. Если бы кто-то видел его в
