прочь, чтобы им не всадили вдогонку по снаряду в корму, но не до них сейчас стало.
Торпеды мелькали под водой, похожие на силуэты очень быстрых и очень хищных рыб. Они шли точно в «Измаил» и «Гангут».
Палуба ушла из-под ног, когда дредноут стал резко выполнять маневр уклонения, но казалось, что он делает это слишком медленно, а торпеды приближаются слишком быстро. Рулевой закладывал в рубке фантастический вираж, точно хотел заставить тяжелый дредноут закружиться в вальсе.
Эссен устоял, не пришлось даже ни за что цепляться, только чуть покачнулся. Стрельбой своих командоров он был недоволен. Привыкли стрелять по большим мишеням, а когда маленькая возникла, то по ней все мазали и мазали.
Дредноут до последней заклепки скрипел от напряжения, но эсминцы побоялись подойти поближе, видя, что случилось с третьим кораблем, и выпустили свои торпеды издали, так что даже черепаха, пока они доберутся до нее, сумела бы увернуться.
Пулеметчики на корме поливали воду, выискивая в ней хищные силуэты торпед. Они шли на глубине полуметра, не оставляя пузырьков, и проследить за ними было крайне сложно.
Теплые, дымящиеся гильзы вылетали из стволов, как скорлупа расколотых орехов, катались по палубе, обжигали людей, если попадали в них.
Офицер, командующий пулеметными расчетами, сжился с биноклем, стал с ним одним целым, точно каучуковые насадки навечно прилипли к его глазницам. Он что-то кричал, показывал пальцем.
Несмотря на то что люди двигались с поразительной скоростью, время точно спрессовалось, замедлилось для них, а для торпед оно шло в обычном режиме.
Эссен следил за ними с таким чувством, будто находится на представлении, и все, чем занимаются эти люди, — только игра, только театральная постановка.
Метрах в тридцати от дредноута взметнулся столб воды, точно кит прочищал легкие. Взрывная волна ударилась в днище корабля. Металл застонал, по борту пошла дрожь облегчения, точно он мог понять, какая опасность миновала его. Взрыв сделал воздух плотнее. Заложило уши, точно ты погрузился под воду, но там-то звуки распространяются быстрее, чем по воздуху.
Моряки сопровождали этот взрыв радостными возгласами.
Эссен услышал какой-то гул, дернулся на этот звук и увидел, как из правого борта «Кутузова» расцветает огненный цветок, поднимается все выше и выше, разламывая надстройки. Ветер сносит огонь прямо на палубу, готовый слизнуть всех, кто на ней стоит, точно дракон какой-то дыхнул.
Маленькие люди разбегались в разные стороны, ползли раненые, оставляя за собой кровавые следы, но им уже начинали оказывать помощь, подбирали, подхватывали под руки, тащили внутрь корабля в лазарет, где команда врачей, облаченная пока еще во все белое, вооруженная пилами, иголками с шелковыми нитками, хлороформом и бог еще весть чем, ожидала пациентов.
В огонь, отмахиваясь от его языков, лезли люди с досками в руках, разматывали шланги, поливали пламя, загоняя его в трюм, окатывали водой красный раскалившийся металл.
«Над правым бортом!» — пронеслось в голове у Эссена.
Кто-то зашел с тыла, пока все внимание было отвлечено на другой борт. Но на море не было видно даже самого крохотного корабля, ни эсминца и торпедного катера. Не вызывало сомнений, что это германская субмарина.
— Она тут бед таких понаделать может, — злился Эссен.
«Кутузов» тем не менее из кильватерной линии не вышел, ход не сбавил, и повреждения его были не очень значительными.
— Доложите о повреждениях, — запросил радист «Кутузова».
— Пробоина ниже ватерлинии. Ремонтные команды накладывают заплатку. Семеро убитых. Двенадцать раненых.
— Требуется помощь?
— Благодарю. Справимся собственными силами.
— Готовы продолжать бой?
— Да.
Мертвецов пока сложили в трюме, подальше от глаз, чтобы на них никто не натыкался, а то они плохо воздействовали на моральный дух команды. Никому рядышком лежать не хотелось, но вид их навевал на пессимистические размышления.
Корабельный священник их еще не отпевал, да и вряд ли скоро соберется, хоть дело-то нехитрое — молитву прочитать за упокой души рабов божьих да кадилом помахать, но что одну работу дважды делать. Дождется окончания сражения, если сам в нем уцелеет, тогда всем вместе и пропоет молитву, оптом, как на рынке, пока их в брезент зашивать будут. Хранился он в трюмах, скатанный в рулоны, и чего-чего, а этого добра для мертвецов припасено было с избытком. На всю команду.
Хотел бы Эссен посмотреть в глаза командира субмарины. Ненависти он не испытывал. Но экий стервец, атаковал, находясь в самой гуще русских кораблей. Адмирал отдавал должное смелости противника.
Капитаны эсминцев, точно охотничьи собаки в азарте погони, повели свои корабли дальше, прямо на дредноуты неприятеля, но эта добыча оказалась для них слишком большой, не по зубам, как огромный медведь, который с легкостью, одним движением лапы, смахивает с себя собак, вцепившихся в шерсть.
Их закрыла сплошная стена воды, а уж сколько снарядов угодило в эсминцы, подсчитать было трудно. Холодная вода окатывала палубы, врывалась в орудийные амбразуры, в трюмы, создавая впечатление, что корабль тонет, что вода врывается в него через многочисленные пробоины, а от такой мысли хочется побыстрее бежать наверх, прочь из этого железного корпуса, который, замешкайся ты чуть-чуть, утянет на дно и станет твоим гробом, братской могилой.
Кто-то кричал, что умирает, кто-то просто мычал что-то бессвязное. От холода зуб на зуб уже не попадал.
Офицеры, сами промокнувшие с ног до головы, уставшие, с воспаленными красными глазами, успокаивали команду.
Эсминцы огрызались, по крайней мере те, у кого еще оставались исправными орудия, но выстрелы их были по большей части бестолковыми, не опасней осиного укуса — болезненно, но не смертельно, а когда море и воздух стали одним целым, перемешанным тяжелыми снарядами, торпеду метко не пустишь, она собьется с курса.
Они вернулись, дымящиеся от пожаров, на палубе то и дело что-то взрывалось, вырастали клубы пламени, в корпусах зияли пробоины, борта закоптились, под прикрытие более мощных кораблей, и вправду как побитые собаки, которые жмутся возле ног своих хозяев, но отдохнуть им не дали ни секунды — отправили искать субмарину, но, похоже, она ушла или затаилась, выжидая удобной ситуации для новой атаки.
На воде плавало несколько германцев в спасательных жилетах, окоченевших, почти переставших двигаться, так что их руки, когда им бросали тросы, не могли в них крепко уцепиться. Пришлось спускать шлюпки, подгребать на веслах к этим счастливчикам, выдергивать их из воды, как больших рыбин, которые, оказавшись на поверхности, только и могли широко открывать рот, глотать воздух да выпучивать глаза.
Тем временем Шеер, понимая, что уйти ему не удастся и бой принимать все же придется, развернул свои корабли, пошел встречным курсом, чтобы как можно больше сократить дистанцию, пока не начали стрелять русские дредноуты, и приблизиться к ним на расстояние выстрелов своих кораблей. На горизонте четко вырисовывались массивные корпуса дредноутов, чадящие дымом из труб, как какой-то металлургический завод, а корабли были столь огромными, что казалось и вправду это какие-то острова, отколовшиеся от суши.
— Ваше превосходительство, вам бы лучше с мостика уйти, — тихо посоветовал адъютант, думал еще что-то сказать, да так и не решился продолжить, увидев, как посмотрел на него Эссен.
Шеер заходил дугой, охватывая голову русской эскадры, но у Эссена было достаточно времени, чтобы сделать обратную дугу, подставляя борта своих кораблей, а заодно и давая им возможность стрелять всем вместе.
Видимость ухудшалась, и хотя противник приближался, очертания его становились все менее
