— Забудь и думать об этом. Пойдем, я дам тебе напиток забвения. И будь осторожнее, Эйле. Не иначе как сам Губитель внушает тебе эти мысли.
Глава 16
ВТОРОЙ ПОЯС
Потянулись долгие дни, похожие один на другой. Люди переставали замечать течение времени. Все повторялось раз за разом: утренняя немощь и немота, вкус мясистых наростов, едва осознаваемый сонным мозгом, медленное пробуждение памяти к полудню, растущее любопытство, притупляемое однообразной работой, вечером — напиток забвения, унылые песни и сон без сновидений. Они пристрастились к зелью дваргов и с нетерпением ждали сумерек, чтобы отхлебнуть из каменной чаши, унять боль в глазах и ушах и забыться… Эйле не заговаривала больше об острове Кумме. Но вечерами, когда ей подносили чашу, старалась сделать глоток поменьше. Утром она приходила в сознание раньше других, шла к голове Уллины, садилась на камень подле нее и думала, думала…
Однажды к ним в Первый пояс забрался Средний дварг. Он шлепнулся со стены и деловито пополз на четвереньках к ближайшему зеленому наросту. Дело было после полудня, когда и люди, и Верхние дварги уже неплохо соображали. Пришелец же если и был разумным, то виду не показывал. Внешне он мало отличался от жителей Первого пояса, только голова поменьше, руки подлиннее и вместо глаз — ровное место. Эйле попыталась с ним заговорить, но гость как будто не слышал ее.
— Бесполезно, — сказал один из дваргов. — Там, у себя, во Втором поясе, они еще в состоянии произносить некоторые простые слова. А здесь немеют полностью. Дай я оторву ему голову. Нет у нас для этих дурней лишней еды.
— Погоди, — сказала Эйле. — Я хочу еще на него посмотреть. Может, он заговорит к вечеру?
— И не подумает. Только еще больше отупеет. А если мы его оставим в покое, дней через пять он вообще перестанет выходить из камня по утрам. Тогда он, конечно, уже не будет приносить вреда. Но прежде сожрет кучу еды. Так что лучше его… — Дварг, не договорив, шагнул к пришельцу и оторвал ему голову. Тот как раз собирался приступить ко второй зеленой лепешке.
Эйле смотрела, как Средний дварг расползается по глине, быстро теряя форму и каменея на глазах.
— Не понимаю, почему эти существа нормально живут во Втором поясе и каменеют в Первом. Ведь здесь жить легче.
— Разве ты еще не догадалась? Что ж, я могу попробовать объяснить… Дварг ненадолго задумался, а потом продолжил, сначала медленно и с запинкой, затем все увереннее: — Мы, обитатели Темной земли, должны постоянно противиться Слову Губителя, которое так и рвется в наши мозги отовсюду. На это уходит очень много сил. Враг пытается возбудить в нас любопытство и заставить внимать его голосу, а мы сопротивляемся. Вся наша жизнь направлена на то, чтобы как можно меньше видеть и слышать, как можно меньше понимать.
— Так что же, вы стремитесь к смерти, а Враг снова и снова заставляет вас жить?
— Все зависит от того, что называть жизнью. В каждом из нас происходит борьба двух сил. Одна из них идет от Имира и заставляет бороться с Врагом. Подчиняясь ей, мы по ночам уходим в камни. Другая идет от Губителя. Благодаря ей мы по утрам оживаем и начинаем умнеть. Мы можем существовать только на стыке этих двух сил. Если Губитель вдруг замолчит, мы окаменеем и никогда уже не оживем. Если замолчит Имир внутри нас, мы будем умнеть, пока не постигнем тайные знаки Врага, и тогда мы переродимся и умрем, натворив перед этим множество бед. Для каждого пояса Темной земли существует своя грань, своя точка равновесия, на которой только и может существовать живое. Здесь, наверху, голос Губителя слаб, поэтому и сила Имира, живущая в нас и стремящаяся обратить нас в камень, невелика. Нам даже немного не хватает ее, и поэтому приходится пить напиток забвения. Когда некоторые из нас в прежние времена жили снаружи, за перевалом, они не пили зелья.
В Первом поясе равновесие сил таково, что мы можем позволить себе быть разумными, — конечно, с большой осторожностью и не забывая про напиток. А во Втором поясе, где голос Врага громче, Имир в живых существах проявляется куда сильнее, ведь он должен уравновесить напор Губителя. А устойчивая грань жизни во Втором поясе проходит ниже: там возможен лишь очень слабый разум, а зрение — непозволительная роскошь. Ну и так далее. Когда дварги пересекают границы поясов, равновесие сил нарушается. Если Верхний дварг спустится во Второй пояс и пробудет там полдня, Губитель одержит верх и никакой напиток забвения уже не поможет. А если Средний дварг приходит к нам наверх, то его быстро превращают в камень те силы, что внизу защищали его от Врага.
Дварг умолк. Глаза его едва заметно светились — признак высшего возбуждения. Дваргам тяжело дается напряжение мысли.
— Послушай, — Эйле старалась говорить спокойно, хотя услышанное сильно взволновало ее, — так думают все дварги или это только твои догадки?
— Все дварги не могут так думать. Подобные знания опасны, и мы не осмеливаемся подолгу держать их в голове. Я постиг все это только что, когда задумался над твоим вопросом… и продолжал постигать, пока говорил. Я надеюсь забыть до ночи то, что понял сейчас. И тебе желаю того же. Но все, что я сказал, — истина, поскольку исчерпывающим образом объясняет положение дел в Темной земле…
— Забавно у тебя получается. Губитель оживляет, Имир убивает. А я-то считала, что все наоборот. Неужели сила, обращающая живое в камень, идет от Имира?
— А от кого же еще? Впрочем, я понимаю твои сомнения. Дело в том, что за пределами долины борьба двух начал не столь остра. Поэтому грань жизни размывается и появляется простор для некоторого разнообразия. Взаимодействие Губителя и Имира там тоньше, сложнее, запутаннее и не проявляется так явно, как здесь. Наш мир прост. Хотя, по-моему, жизнь и тут, и там основана на одних и тех же законах. Просто по ту сторону перевала труднее во всем разобраться. Но ты не совсем правильно меня поняла. Нельзя сказать, что Губитель оживляет, а Имир убивает. На самом деле для жизни необходимы они оба. Жизнь — это стык, точка соприкосновения…
— Вот как? Жизнь сохраняется лишь там, где две смерти не могут пересилить одна другую. — Эйле нахмурилась. — Но у нас-то не так. Мы, люди, появились на земле задолго до прихода Губителя. И жили тогда получше, чем сейчас.
— Вопрос лишь в том, было ли это настоящей жизнью. Возможно, то был лишь намек на жизнь, ее зачаток, лишенный внутренней борьбы и стремления к росту…
— Зато теперь жизнь куда как хороша!
— Да, ты права. За перевалом ныне творятся странные дела. Взять меченых. В них явно нарушено равновесие сил. Но вот что удивительно: они должны были бы преображаться, но этого не происходит. Ногти у них растут вперед… Мне не совсем ясна причина… Впрочем, если подумать… Да, конечно, сейчас я все объясню!
— Не надо! Замолчи! — Эйле вдруг заметила, что дварг трясется мелкой дрожью, а глаза его полыхают огнем. Эйле испугалась: не хватало еще, чтобы он бросился на нее, как Барг на Хресу. Дварг явно перевозбудился. Его мозг давно уже работал с недварговской силой: теория, которую он излагал, была гораздо хитроумнее, чем все, что Эйле слышала раньше от обитателей Первого пояса. — Тебе нужно успокоиться и выпить напитка забвения.
— Это верно, — поспешно произнес дварг. — Так я и сделаю. — Он направился к камню, под которым хранился запас зелья. Но, видимо, был не в состоянии унять поток мыслей и продолжал говорить на ходу: — Знаешь, Эйле, когда на земле наступит полное благоденствие? Это произойдет тогда, когда во всех живых существах установится стойкое равновесие сил! Когда они все станут подобны нам, дваргам, и будут жить каждый в своем поясе! Строго по градиенту…
Дварг исчез в щели под камнем, продолжая бубнить непонятные длинные слова. И откуда он только их знает? Эйле уже не слушала его. Она брела прочь, погруженная в свои мысли. Дварг, конечно, переродится. Почти наверняка. Ничего не поделаешь: в Темной земле опасно быть умным. Но погибнет он не зря…
