светящихся жуков, наловленных на острове Екатерины. Шемелин записал об этом острове все — его историю, состояние торговли, цены на рынках, сделал описание города Ностра-Сеньоре-дель-Дестеро.
В таком предприятии, как первая русская кругосветная экспедиция, кроме великого, было и немало смешного, досадного и даже нелепого. Кто-то поссорил Крузенштерна с Резановым, а Толстой учинял такие скандалы, что был посажен под арест. Однако все время держать «кавалера» под замком было нельзя, и проделки неугомонного скандалиста продолжались. Однажды Толстой, заманив к себе корабельного попа Гедеона, напоил старика до бесчувствия ромом, а когда тот замертво свалился, припечатал его бороду к палубе (печать Толстой украл у Крузенштерна). Затем Толстой стал терпеливо дрессировать купленную им большую обезьяну и обучил ее наконец порвать и залить чернилами бумаги Крузенштерна. В пьянство и картежную игру Толстой втянул половину экипажа. Запасы спиртных напитков были в ведении Шемелина, и поэтому он особенно страдал от буйств Толстого.
На острове Нукагива
На рассвете в один из апрельских дней Шемелин увидел бураны на кораллах Маркизских островов. Пироги туземцев окружили корабль. Здесь наш приказчик записал в свой журнал много любопытных подробностей.
На главном острове архипелага — Нукагиве — к русским явился странный белокожий туземец. Его звали здесь «Тутта-Будона», хотя раньше он носил имя Эдуарда Робертсона.
Робертсон был женат на внучке здешнего короля, «сиятельного» Танега Кеттенове, пожилого и добродушного человека. В разговорах с Шемелиным Робертсон упоминал об Ост-Индии, Китае и даже Петербурге, где он когда-то бывал. Но все это вспоминалось ему лишь как сон: слишком много лет англичанин жил на пальмовом острове.
У Робертсона на Нукагиве был враг — еще один европеец, который тоже искал встречи с русскими. Этого человека звали Жаном Жозефом Кабри, но звали так когда-то очень давно. На Нукагиве он носил имя Шоу-Цгоу, русские же матросы назвали его «диким французом». Когда он после кораблекрушения попал в плен, нукагивцы хотели его съесть, но француза спасла какая-то молодая красавица, и галантный Кабри в честь этого знакомства сделал себе роскошную татуировку.
Рассказывая свою историю, Кабри поминутно оглядывался на Робертсона. Узнав, что англичанин и француз враждуют здесь, так сказать, не в частном порядке, а как представители великих держав, Федор Толстой стал еще пуще подтрунивать над ними, а затем пожелал татуироваться, что и сделал по протекции Кабри.
Поскольку русские впервые знакомились с Океанией, для нас интересны и те бытовые мелочи, которые заметил зорким глазом Шемелин. В частности, он описал в журнале визит короля. Танега Каттенове с каменным топором в руке прибыл на «Надежду» в сопровождении свиты в восемь человек. В кают- компании гостям подали чай, но они не знали, как его пить Островитян поили как детей — с ложечки. Король, войдя во вкус, сам взял ложку и с ее помощью съел весь сахар, который был на столе. Старый владетель Нукагивы был, однако, себе на уме: он выпросил в подарок двух бразильских попугаев, кур и петуха…
…Русская наука обогащалась первыми сведениями об Океании. Федор Шемелин, сколько мог, помогал этому делу. Англичанин дал Лисянскому словарик местного наречия и помог собрать предметы для этнографических коллекций. Сбор коллекций был поручен Шемелину, натуралисту Брыкину, художнику Курляндцеву и егерю Петру Филиппову. Они сошли на берег и углубились внутрь острова (моряки меж тем исследовали порт Чичагова и реку Невку на Нукагиве, открытые Лисянским, а Беллинсгаузен наносил на карту новые земли). Первые русские шли по Нукагиве сквозь вечнозеленые рощи. Шемелина вел телохранитель с пращой в руке — островитянин Мугау. Приказчик из Тобольска делал на ходу заметки в своей книжке.
Русские были приняты королем Нукагивы в селении близ бухты Чичагова на 8° южной широты и 139°42'15' западной долготы. Затем они гостили в хижинах островитян, под кровлями из листьев хлебного дерева. Шемелин удивлялся: с одной стороны — странные вкусы этих людей, с другой — радушное гостеприимство, любовь к детям и строгость нравов. В эти дни Шемелин написал целую главу о хозяйстве туземцев — «О кухне или их поварском искусстве».
На корабль путники возвратились с приобретениями для Кунсткамеры: копьями, палицами, ожерельями.
Скоро Федор Шемелин закончил описание острова Нукагивы и его жителей.
В мае корабли покинули Маркизские острова и пошли на Гавайи. Во время отплытия в прощальной суматохе на борту «Надежды» оказался «дикий француз» Кабри Его забыли отвезти на берег. Кабри сначала рыдал, рвался назад, но вскоре успокоился и свел дружбу с Федором Толстым.
Робертсону русские оставили много семян различных культурных растений. Если он посеял их и они взошли и размножились, то можно считать, что земледелие на берегах Невки, на юге Тихого океана, обязано этому визиту русских кораблей.
У короля Тамеамеа Гавайского
В последние дни мая 1804 года русские корабли достигли Сандвичевых островов. Знойное солнце, аромат сандалового дерева, звон волн на коралловых рифах… Здесь уже не было той первобытности, которую русские наблюдали на Нукагиве.
Король островов Тамеамеа уже со времен Кука знал европейцев. Они помогали ему строить корабли, помогли и одолеть соперников в борьбе за власть. Беглый английский матрос Юнг с 1791 года жил на Гавайях, считаясь наместником короля.
Шемелин узнал, что задолго до них сюда приходил на корабле «Юникорн» ост-индский пират Барбер и рассказывал о резне в русско-американской крепости Ситха — резне, которую он сам и устроил при помощи своих лазутчиков и подкупленных индейских старшин. Сюда, на Гавайи, Барбер приходил с добром, награбленным в Ситхе. Услышав это, командир «Невы» Лисянский решил при первой же возможности пойти к Ситхе, чтобы взять ее обратно.
На Гавайях русские пробыли месяц. Лисянский составил канакский словарик, а Шемелин трудился в каюте над полным описанием Сандвичевых островов. Он побывал на месте будущего города Гонолулу на острове Оаху, видел и самого короля и его наместника Юнга.
На Гавайях к путешественникам прибавился еще один спутник: молодой канак Кенохоя, который потом стал Василием Федоровичем Моллером, пожелав ехать на «Надежде» в Россию.
Скоро перед кругосветчиками открылся берег Камчатки. Федор Толстой к тому времени успел устроить какой-то новый скандал, и Крузенштерн не замедлил в Петропавловске списать его с корабля. «Дикий француз» тоже остался здесь. Начальник Камчатки Кошелев, самодур и деспот, приютил у себя и Толстого, и Кабри
«Надежда» направилась в Японию. Лисянский на «Неве» в это время шел на всех парусах к разоренной Барбером русской крепости Ситха.
«Час змеи»
В Нагасаки русских ждало разочарование. Письмо на право входа кораблей в Нагасаки — знаменитый документ, выданный когда-то посольству Шелехова — Лаксмана, — был отобран у Резанова японским губернатором еще при входе в Нагасакскую гавань.
Письма на имя императора Японии от русского правительства, начертанные жидким золотом и
