этих смешных экипажей; в нем однако же не было никаких припасов, кроме одной очень миловидной Испанки и её матери. Последняя вязала чулок, а первая, казалось, о чем-то мечтала. Спереди сидел Испанец и беспрестанно погонял быков, которые чуть-чуть передвигали ноги.
Я уже находился на половине дороги в Сан-Франциско. Окруженный великолепною, могучею растительностью, я шагом поднялся на зеленую, отлогую гору, покрытую мелким лесом. Вокруг все было тихо; лишь по временам легкий ветерок шелестил листьями дерев, да кой-где кузнечик заводил свою однозвучною песню, и опять все смолкало.
Вдруг с правой стороны дороги мне послышался треск сухих сучьев и шорох падающих листьев. Любопытство подстрекнуло меня своротить с дороги; я заглянул в лесок…. и что же? передо мною стояла молодая Индианка. На пей не было ни лоскутка одежды, она не тронулась с места, и с робостью, но без стыда, смотрела прямо мне в глаза.
«Вот дитя природы!» подумал я про себя, и подъехал к ней ближе.
Индианка молчала и по-прежнему стояла на одном месте. Мне стало ее жаль; я дал ей платок; она взяла его, но ни полслова, ни поклона в ответ. И когда, отъехав от неё на довольное расстояние, я оглянулся назад, дикарки уже не было.
Опустясь под гору и миновав кустарники, я очутился на обширной пустой поляне; тут вздумалось мне попробовать бег моего коня. Я пустил повода, задал шпоры и резвый бегун понес меня по ровному пространству, с быстротою стрелы, пущенной сальною рукою из туго-натянутого лука. Не прошло и пяти минут, как она была уже позади меня, и я находился у подошвы высокой песчаной горы. Разгоряченный конь галопом взбежал на её вершину…. Тут я остановил его…. притом это это была последняя гора по дороге в Сан-Франциско. — С высоты её представлялся глазам весь город, состояний из одного монастыря и не более двадцати низеньких, обмазанных белою глиною домов, расположенных в разных направлениях.
При спуске вниз, у подошвы горы течет небольшой проток; по другую его сторону вырыт ров в виде заливчика для скопления воды. Тут мне встретились три женщины; они мыли белье, а неподалеку от них мальчишка ловил арканом петуха. Далее стоял длинный дом, у дверей которого сидел Испанец, с гитарою и руках. — Увидав меня, он встал, поздоровался со мною пожатием руки, и просил садиться на его место, беспрестанно повторяя по-Испански: «славный народ Русские! славный народ!» Это радушие незнакомца чрезвычайно мне понравилось.
Я вошел к нему в комнату; она была темновата, простиралась во всю длину дома, походя как бы на коридор, и освещалась двумя дверьми. В одном углу, по обыкновенно, стояла кровать, задернутая шелковою занавескою, а на противоположной стене висела бурая медвежатина. Более ничего не было видно.
— Где же ваше семейство? спросил я Испанца.
— У меня нет семейства.
— Чем же вы занимаетесь?
— Ничем.
— Ведь этак можно умереть с голоду, сеньор.
Он улыбнулся и сказала:
— У меня есть лошадь и крепкий аркан. Странный человек! подумал я, надо по-подробнее узнать его жизнь. — Но разведывать об этом мне было теперь некогда, потому что я должен был в скором времени вернуться в обратный путь; притом же любопытство влекло меня далее, мне хотелось повнимательнее осмотреть Сан-Франциско. И так, оставив нового знакомца, я продолжал путь мой дальше.
Прямо передо мною стоял другой дом, в котором, по-видимому, было несравненно более движения и жизни, чем в первом. Неподалеку от него лежали на сарапах два Испанца (должно быть, хозяева дома). Один из них курил папироску; а другой играл на гитаре. Они тоже поздоровались со мной, и предлагали лечь на разостланный сарап. Я поблагодарил их и попросил напиться воды.
Они указали, мне на дверь дома.
Я вошел в дом. Он состоял из одной комнаты с перегородкой; пол был глиняный, чисто выметенный; в углу, по обыкновению, красовалась кровать, убранная с наивозможною изысканностью; вдоль стены стоял большой сундук; на нем сидела толстая Испанка и курила папироску. Я объяснил ей свою жажду, и сеньора с заботливостью исполнила мою просьбу. За эту услугу я предложил ей маленькую сигару, она взяла ее, поблагодарила меня, и сказала, как и первый мой знакомец:
«Русские славный народ!»
При выходе из дома, я заметил из боковой двери двор, обнесенный плетнем. Посреди двора устроены были вешалки. «Верно, какая-нибудь промышленность,» подумал я, и не ошибся. Два Индийца резали скотское мясо тонкими лентами, слегка солили его и вешали на жердочки, приготовляя таким образом сухое мясо, которое в Калифорнии составляет немаловажный предмет торговли. Преимущественно заготовляют сухое мясо по миссиям, где представляется более удобства в отношении места. В Вербобойно и в Сан- Франциско этою промышленностью занимаются немногие, и то для себя.
На противоположной стороне от описанного дома, через небольшую площадку, стояло длинное, низкое, каменное строение, с большими рамами; к концу его пристроен монастырь, с высокою колокольнею, во имя св. Франциска.
Мне очень желалось осмотреть внутренность монастыря, но, к несчастью, он был заперт, и я нашелся в необходимости опять вернуться к толстой сеньоре и узнать от неё, когда отпирается монастырь и кто этим делом заведует.
Когда я проходил через площадку, мне попался навстречу тот самый мальчишка, который ловил на аркан петуха Я обратился к нему, в надежде, не может ли он объяснить мне того, о чем я хотел просить толстую сеньору, охотницу до папиросок. Шалун, действительно, проводил меня к дому с большими окнами и сказал, что тут живет отец его, занимающий должность монастырского сторожа, и что теперь нет его дома, потому что он уехал к пастору в миссию. Делать нечего; дай войду хоть сюда; посмотрю, как живет сторож. — Я отворил дверь и нога моя ступила на кирпичный пол. Обширная комната очень походила на манеж; вокруг неё по стенам стояли длинные скамейки, a посредине один стол, поперек всего здания. Все это было покрыто толстым слоем пыли. По правую сторону комнаты висела небольшая занавеска, сквозь которую выглядывала человеческая фигура, и на одном окне лежала связка ключей, обращавших на себя особенное внимание своею огромностью. Я взял их в руки и начал вертеть. Тут из-за занавески вышла ко мне женщина и сказала, что это ключи от монастыря.
— Вы, должно быть, жена сторожа? спросил я ее.
— Точно так, — отвечала она.
— Где же ваш муж?
— Уехал к пастору. — На что он вам?
— Мне бы хотелось посмотреть внутренность монастыря.
— Извольте, я покажу вам, муж мой, может быть, долго еще не приедет, пойдемте. Я отопру вам монастырские двери.
Она взяла ключи, и мы отправились в монастырь.
— Вы, должно быть, Русский — спросила она.
Я отвечал утвердительно.
— Славный народ! — заметила супруга почтенного сторожа.
Подходя к дверям, я заметил небольшую медную пушку; она стояла на дурном лафете и находилась в совершенном небрежении.
— Зачем стоить здесь это орудие? спросил я.
— А когда приезжает сюда губернатор из Монтерео, отвечала моя проводница, так ему делают встречу выстрелом из этой пушки.
Наконец, железная дверь заскрипела на петлях и мы вошли под высокие монастырские своды. При входе, по левую сторону, прежде всего бросилась в глаза небольшая комната; в ней стоял гроб с младенцем; по левую было пробито в стене что-то в роде чулана, за железною решеткою. Это исповедальница, в которую входит пастор во время совершения исповедей. — Богатый алтарь составляет главное украшение монастырской церкви; живопись в ней довольно старая; Евангелисты, стоящие на высоких пьедесталах, отличаются отчетливою резьбою; весь иконостас покрыт золотом и серебром, a кафедра для проповедников обнесена вызолоченными перилами, хоры для пения и музыки устроены под самыми сводами. — За неимением органа, здесь играют на скрипках. Венецианские окна, отстоящие аршин
