«Неужели всё это происходит на самом деле? И это я стою здесь, в таком ужасном положении?»
Наконец, он сказал устало:
— Сидеть в тюрьме мне столько же хочется, сколько большинству солдат — сидеть в окопах.
Взгляд Дугласа стал ещё жёстче. Он сказал, повысив голос:
— Они идут туда, так как считают это своим долгом.
— Может быть, и я считаю своим долгом идти в тюрьму.
Слабый вздох пронёсся в толпе на хорах. Дуглас сердито посмотрел туда, затем оглянулся на Барраса. Он пожал плечами и одновременно с этим бросил бумаги на стол жестом, говорившим: «К сожалению, это безнадёжный субъект».
Баррас сидел, выпрямившись в кресле, в позе застывшей суровости. Он озабоченно провёл рукой по лбу. Казалось, он прислушивается к тому разговору вполголоса, который вели между собой сидевшие за столом. Наконец он сказал сухо-официальным тоном:
— Я вижу, все вы разделяете мою точку зрения. — И поднял руку, призывая к молчанию.
Объявили минутный перерыв, затем, среди того же гробового молчания, Баррас, по-прежнему глядя поверх головы Артура, прочёл приговор:
— «Трибунал, внимательно рассмотрев ваше дело, — начал он обычной формулой, — не нашёл возможным освободить вас от военной службы». — Тотчас раздался взрыв аплодисментов, долгое и громкое «ура», и секретарь Раттер не отдал распоряжения навести порядок. Какая-то женщина крикнула с хоров:
— Правильно, мистер Баррас! Правильно поступили, сэр!
Капитан Дуглас перегнулся через стол и протянул ему руку. Остальные члены Трибунала сделали то же самое. Баррас всем по очереди пожал руки, внушительно, но несколько рассеянно. Он смотрел на хоры, откуда ему рукоплескали и откуда прозвучали слова той женщины.
Артур всё стоял посреди зала с вытянувшимся, серым лицом, поникнув головой. Казалось, он ждал чего-то, что должно сейчас произойти. Он переживал мучительную реакцию. Как бы стремясь перехватить взгляд отца, он поднял голову. Дрожь пробежала по его телу. Он повернулся и вышел из зала.
В этот вечер Баррас вернулся домой поздно. В передней он натолкнулся на Артура. Остановился и каким-то странным тоном, полуогорченным, полуудивленным, неожиданно сказал:
— Ты можешь, если тебе угодно, обжаловать приговор. Ты знаешь, что это разрешается.
Артур пристально смотрел на отца. Теперь он был спокоен.
— Вы довели меня до этого, — сказал он. — И я не обжалую приговор. Я пройду через все.
Несколько мгновений оба молчали.
— Что же, — сказал Баррас почти жалобно, — ты сам себя накажешь. — Он отвернулся и направился в столовую.
Когда Артур шёл наверх, ему смутно послышался откуда-то плач тёти Кэрри.
В этот вечер в городе царило большое оживление. Поступок Барраса вызвал потрясающую сенсацию. Патриотизм принял размеры горячки, и толпа народа прошла по Фрихолд стрит с флагами и пением «Типерери». Она выбила стекла в домике миссис «Скорбящей», затем направилась к лавке Ганса Мессюэра. С некоторого времени к старому Гансу, как чужестранцу, относились подозрительно, и теперь взрыв патриотизма превратил это подозрение в уверенность. Цирюльню Ганса разгромили, разбили зеркальную витрину, перебили бутылки, изорвали шторы, а гордость старого Мессюэра — вывеску, размалёванную красными и синими полосами, — разнесли в щепки. Ганса, в ужасе вскочившего с постели, избили и оставили в беспамятстве на полу.
Два дня спустя Артур был арестован и отведён в Тайнкаслские казармы. Всё произошло в полном спокойствии и порядке. Он попал в машину, и теперь всё шло гладко и независимо от его воли. В казармах он отказался надеть форму. Его немедленно судили военным судом, приговорили к двум годам каторжных работ и постановили перевести в Бентонскую тюрьму.
Уходя после второго суда, он думал о том, как всё произошло. И странно запомнилось лицо отца: красное, смущённое, смутно недоумевающее.
XII
«Чёрная Мария» резким толчком остановилась у Бентонской тюрьмы, и послышался звук отодвигаемых засовов. Артур сидел в тёмном тесном отделении «чёрной Марии», все ещё ошеломлённый, пытаясь освоиться с тем, что он здесь, внутри тюремной кареты.
Карета опять дёрнулась с места и так же резко остановилась. Дверь отперли и распахнули настежь, впустив неожиданно струю ночной свежести. Голос тюремщика из-за двери прокричал:
— Выходите!
Артур и четверо других арестованных встали в своих узких отгороженных клетках и вышли из кареты. Путешествие из Тайнкасла в Бентон было долгим и мучительным, но, наконец, оно окончено, и они — во дворе тюрьмы. Ночь была грозовая, небо закрыто тучами, дождь лил как из ведра, в углублениях асфальта образовались лужи. Артур торопливо огляделся кругом: высокие серые стены с зубцами и остроконечными башенками, ряды дверей с железными засовами, тюремные сторожа в блестящих клеёнчатых плащах, тишина и расплывчатый мрак, смягчаемый только слабым пятном жёлтого света над аркой. Пятеро вновь прибывших узников стояли под дождём, пока один из надзирателей не прокричал команду, и их ввели через другую дверь в выбеленную извёсткой комнату, белизна которой ослепляла глаза после мрака, царившего снаружи. В этой пустой и светлой комнате сидел за столом полицейский чиновник, а перед ним лежала груда бумаг и регистрационный журнал. Это был пожилой человек с глянцевитой лысиной во всю голову.
Привёзший узников тюремный надзиратель подошёл к чиновнику и заговорил с ним. Пока они разговаривали, Артур рассмотрел тех четверых, которых привезли с ним в одной карете. Двое из них были невзрачные маленькие люди с чёрными платками на шее и длинными лицами квакеров, до странности похожие друг на друга и, очевидно, родные братья. Третий, в золотом пенсне, походил на потрёпанного клерка. Подбородок его обличал слабого и павшего духом человека, и, подобно описанным уже двум братьям, он, видимо, был безобиден и угнетён. Четвёртый был рослый, небритый, грязный субъект; он единственный из всех не казался ни удивлённым, ни расстроенным тем, что находился здесь.
Полицейский чиновник у стола прекратил разговор с надзирателем. Он взял в руки перо и позвал:
— Подойдите и встаньте в ряд вот тут!
Это был «приёмщик» Бентонской тюрьмы. Он начал механически читать вслух подробный приговор относительно каждого из вновь прибывших и вносить в журнал, куда записывал, кроме того, имя, вероисповедание, занятие каждого и сумму привезённых им с собой денег.
Первым он записал грязно одетого мужчину, у которого не было с собой никаких денег, ни единого медного фартинга. Он привлекался к суду за нападение и изнасилование, занятий не имел никаких и был приговорён к трём годам каторжных работ. Фамилия его была Хикс. Следующим на очереди был Артур. У Артура было с собой четыре фунта шесть шиллингов десять с половиной пенсов. Сосчитав деньги Артура, полицейский чиновник сказал саркастическим тоном, словно обращаясь к кучке серебра, аккуратно сложенной на бумажках:
— Этот «Касберт»[22] — состоятельный малый.
Вслед за Артуром были записаны оба брата и потрёпанный клерк. Все трое оказались принципиальными противниками военной службы, возражавшими против неё по моральным мотивам, и чиновник тихо пробурчал какое-то злобное замечание, сетуя на то, что приходится иметь дело с такими скотами.
Покончив с регистрацией, он встал и отпер внутреннюю дверь. Молча и повелительно указал пальцем на дверь, и арестанты гуськом прошли в длинное помещение с рядом узких камер по обе стороны. Полицейский скомандовал:
— Раздеться!
Они разделись. Братья-квакеры были смущены необходимостью раздеваться в присутствии других. Они медленно и боязливо снимали с себя одежду и, раньше чем остаться совсем нагишом, стояли некоторое время в кальсонах, стыдливо дрожа. Хиксу это, вероятно, показалось смешным. Раздевшись сразу догола, он обнажил громадное, грязное, волосатое тело, местами покрытое красными прыщами. Он стоял, широко расставив ноги, и, ухмыляясь, сделал непристойный жест, относившийся к квакерам.
— Эй, девочки, — сказал он, — давайте вместе ловить креветок.
— Замолчите, вы! — прикрикнул чиновник.
