сделала, чтобы совершить такую поездку. Правда, с тех пор как экспедиция Марины выехала к месту работы, Софья не один раз с тоской думала: хорошо бы и ей побывать сейчас в Улуюлье. О многом хотелось поговорить с Алексеем. Столько дней и событий пронеслось с момента их разлуки!.. Он писал ей, но письма были редкими и короткими. По отдельным фразам, иногда прорывавшимся в его деловых записках к ней, она чувствовала, что ему трудно, очень трудно… Сознание того, что она помогает ему отсюда, из города, успокаивало её. Но за последнее время всё чаще и чаще её стала охватывать какая-то безотчётная тревога за Алексея, за будущее их отношений. 'Разве так по-настоящему любят? Любовь должна быть слепой. Надо бросить всё и ехать к нему, чтобы только быть вместе с ним всегда, до конца жизни', – рассуждала она. Но бросить всё ей не позволяли другие чувства: ответственность за работу, чувство привязанности к отцу, чувство осёдлости и уюта.
Но как накапливающаяся вода в конце концов подымается над уровнем берегов и неудержимо прорывается через плотину, устремляясь вперёд, так и душа Софьи после всех раздумий и треволнений вышла из того обычного равновесия, которое удерживало её в городе, и в доме отца, вдали от Алексея. 'Ехать, немедленно ехать в Улуюлье!' Этот зов души не покидал её в последнее время. Днём она слышала его всюду, чем бы ни была занята, а ночью ей снились бесконечные хлопоты, связанные со сборами в дорогу.
Высказав отцу горячо и запальчиво своё желание, она сделала первый шаг на пути к исполнению этого желания.
Теперь, когда отец ушёл и она осталась одна, ей, несмотря на горький осадок от разговора, было радостно. Вот и случилось самое трудное: шар, лежавший неподвижно на одном месте, от толчка со стороны тронулся и покатился. Она была убеждена, что ей уже не остановиться теперь на полдороге.
Софья прошлась по комнате. 'Что же дальше?' – спросила она себя. Она подошла к своей кровати, сняла покрывало и легла, закинув руки за голову.
'Надо всё не спеша обдумать… С папой ничего не случится. Поживёт один!.. Бенедиктин… Что я о нём думаю? Для меня он безразличен, а на всё остальное наплевать. Алексей… Как он обрадуется, что я приеду, приеду сама!.. Да, но с чего всё-таки начать?' – проносилось в мыслях Софьи.
Если бы в городе была Марина, Софья поспешила бы к ней. Но Марина уже вторую неделю в Улуюльском крае. Может быть пойти к директору архива? Человек он просвещённый и добрый и относится к ней с искренним уважением, но не имеет права отпустить её с работы, и тем более на длительный срок.
А не лучше ли поговорить с директором института Водомеровым? Ведь она может помочь в работе комплексной экспедиции. Тем более что в её составе нет никого из историков. Поразмыслив, она решила, что так и поступит. Но не прошло и пяти минут, как новые сомнения стали беспокоить её. 'Конечно, Водомеров мог бы решить этот вопрос, – думала она, – но он наверняка будет советоваться с отцом, тот расскажет обо всём Бенедиктину, и, чего доброго, меня начнут отговаривать от поездки'. И Софья решила, что к Водомерову она не пойдёт.
Задумавшись, Софья перебирала в памяти всех тех лиц, к которым может обратиться за помощью. 'А что, если пойти в обком к Максиму Матвеевичу Строгову?' – мелькнуло у неё в голове. Она вспомнила, что однажды Максим Строгов ей уже помог. Это произошло в тот момент, когда Алексей обратился к ней с просьбой переслать копию анализа руд, произведённого инженером фон Клейстом. По установленному порядку для этого требовалось специальное разрешение. Софья рассказала о своих затруднениях Марине, и та пообещала поговорить с братом. Вскоре директору архива было дано указание всячески содействовать А.К. Краюхину в проведении работы по изучению истории, экономики и геологии Улуюльского края.
Вспомнив всё это, Софья успокоилась. Она погасила лампу и быстро уснула.
Утром Софья позвонила Максиму. Он согласился принять её немедленно.
От Марины Софья слышала о Максиме немало всяких домашних подробностей, но, увидев его в строгой, просторной комнате обкома, она почувствовала волнение. Навстречу ей от большого стола шёл высокий светло-русый человек, одетый в хорошо отутюженный костюм. Несколько мгновений он смотрел на Софью прямым, спокойным, необычно серьёзным взглядом. Подавая ей руку, улыбнулся, и лицо его стало приветливым и похожим на лицо сестры.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал Максим, указывая Софье на глубокое кожаное кресло, придвинутое к столу.
Софья села.
Максим обошёл вокруг стола, на котором, кроме чернильного прибора и папки с бумагами, ничего не лежало. (Софью это удивило: она привыкла к столам учёных, всегда заваленным бумагами, книгами, микроскопами, рукописями.)
'С чего же я начну? Ему с первой минуты станет ясно, что я хочу ехать в Улуюлье ради Алексея', – обеспокоенно подумала Софья.
Максим понял её состояние и, давая ей возможность подготовиться к беседе, заговорил совершенно о другом.
– Ну, как вы пережили утреннюю грозу? – спросил он. – Ну, гроза!.. С детства я не помню такой грозы.
– А вы знаете, я самое страшное проспала. Когда проснулась, сияло уже солнышко и гром погромыхивал где-то далеко-далеко, – простодушно призналась Софья.
– Крепкий у вас сон. Завидую! – засмеялся Максим, продолжая присматриваться к Софье и думая: 'Правду Марина про неё говорила: необыкновенная она'.
– На сон не жалуюсь! – усмехнулась Софья. – Но бывает и так: не спится, хоть глаз коли, и будит не то что гром, а шелест листвы под окошком.
– О! Это плохо… В таких случаях убегайте скорее от бессонницы в природу. По личному опыту знаю…
– Это не всегда возможно.
– Представляю…
То, что Максим не начал разговора сразу о деле, угадав её затаённое волнение, тронуло Софью. 'Умница он! Другой бы сразу с ножом к горлу: 'Докладывайте', – отметила она про себя.
– Вы, вероятно, удивлены моим визитом к вам? – спросила Софья, чувствуя, что ей самой надо
