проникновенности. – Я давно заметил, что в твоём характере есть какая-то доля безрассудства. Я затрудняюсь сказать, из каких свойств твоей натуры это проистекает…
– Ты изъясняешься, как изысканный дипломат, – усмехнулась Марина.
– Не иронизируй, пожалуйста. Я говорю о серьёзных вещах, – обиделся Бенедиктин. – Я не буду припоминать других случаев, когда безрассудство брало верх над твоим разумом. Но вот сегодня… Твоё выступление можно сравнить с прыжком в омут. Ты критикуешь планы экспедиций и совершенно не учитываешь, что это детище Захара Николаевича. Старик влюблён в эти планы, он два месяца только об этом и говорил.
– Ну и что же дальше? – спокойно спросила Марина.
– Что дальше? – запальчиво подхватил Бенедиктин. – А хотя бы то, что Великанов – научный руководитель института, а мы с тобой – просто научные работники. Наконец, – воодушевляясь ещё больше, продолжал Бенедиктин, – ты должна учитывать, что осенью я собираюсь защищать диссертацию. Захар Николаевич, по всей вероятности, будет официальным оппонентом. Хотя моя диссертация несколько не соответствует его специальности, он обещал мне всё это уладить. Он же будет подбирать и других оппонентов…
– Но какое отношение имеет всё это к моим замечаниям по планам экспедиции? – не скрывая раздражения, которое всё сильнее овладевало ею, спросила Марина.
Бенедиктин даже поперхнулся.
– Ты не прикидывайся, Марина, дурочкой. Ты всё великолепно понимаешь. Тебе так же, как и мне, прекрасно известно, что всё в жизни решают люди, а поскольку это так, надо уметь с людьми строить отношения.
– Извини! Пресмыкаться и угодничать перед Великановым я не буду! – выкрикнула Марина. Лицо её пылало, обычно доверчивые и добрые глаза гневно искрились.
Бенедиктин старался не встречаться с ней взглядом.
– Ты, во-первых, успокойся и не кричи, – тихо произнёс он.
– А ты не предлагай мне того, что не выносит моя душа, – перебила его Марина, порывисто сбрасывая с себя шляпу и шарф.
– Я предлагаю тебе только благоразумие… Благоразумие никогда не вредило людям…
– От твоего благоразумия один шаг до подхалимства.
– Но это же невыносимо! – закричал Бенедиктин. – Ты не имеешь никакого права бросать мне таких упрёков! В конце концов я прошёл жизненную школу не меньшую, чем ты, и не тебе учить меня поведению. Партия и фронт…
– Да брось ты, Григорий, кичиться своей партийностью и фронтом! – Марина, не глядя на мужа, стоявшего в позе неутомимого спорщика, вышла.
В кабинете она села в глубокое кресло, откинула голову на спинку и закрыла глаза. В висках тупо ныло.
Такой резкой стычки с мужем у неё никогда ещё не было. Правда, это зависело только от неё – в этом можно было теперь сознаться честно и прямо, не кривя душой перед собственной совестью.
С тех пор как Григорий вернулся из армии, он давал ей уже не один раз повод для ссоры. На днях в присутствии Софьи Великановой и профессора Рослова, пришедших вечером к Марине, чтобы обсудить положение Краюхина, Григорий бестактно влез в разговор. Не зная существа расхождений Краюхина с профессором Великановым, только услышав, что речь идёт о происшествии в тайге, он безапелляционно заявил:
– Я не понимаю, чего вы носитесь с этим Краюхиным? Мне совершенно очевидно, что его потолок – сельская школа. Он не случайно выбрал себе этот удел.
Марина, сидевшая рядом, многозначительно посмотрела на мужа.
По её рассказам он знал, что Софья любит Краюхина, но не захотел с этим посчитаться, хотя и догадался, что означал взгляд жены.
– Обладатель настоящего характера и подлинного интереса к науке так не поступит, – продолжал Бенедиктин. – Покинуть институт и уйти от такого научного руководителя, как Захар Николаевич, мог только неумный, самовлюблённый недоучка.
– О любезный коллега, – сказал тогда профессор Рослов, – Алексей Корнеич Краюхин – человек большого разума и редкой целеустремлённости. Вы глубоко ошибаетесь…
– Нет и нет, – запротестовал Бенедиктин. – Я тоже немало повидал людей в таких положениях, о которых вы здесь, в тылу, не имели даже представления. Это многому меня научило. И Краюхин мне ясен более, чем кому-либо.
После этих слов все замолчали. Софья до того была обижена за Алексея, что слёзы навернулись на её глаза. Профессор Рослов также не захотел продолжать спор.
Когда Софья и Рослов уехали, Марина, сдерживая возмущение, сказала:
– Зачем ты, Гриша, так резко отзывался о Краюхине? Я же тебе говорила, что Софья любит его, а Леонтий Иванович очень ценит.
– Видишь ли, Мариночка, я убеждён, что легенде о Краюхине пора положить конец. Она вредит Софье Захаровне, и Рослову, и даже тебе…
Припоминая теперь всё это, Марина говорила себе: «Во всём, во всём виновата моя непоследовательность. Сегодня на заседании учёного совета нужно было не отступать, а добиваться, чтоб мои предложения были рассмотрены. Ведь они справедливы… Безусловно, справедливы…»
У неё возникла мысль пойти посоветоваться с Максимом.
Марина подошла к столику, на котором стоял телефон, и набрала номер. Долго никто не отзывался, и
