глухим улицам села, оттягивая наступление горьких минут разлуки.
Утром они разъехались в разные стороны: Артем к себе на поля, а Маня на хутора, к кулакам- эстонцам.
И потянулись однообразные дни, знойные и тягучие. Единственным утешением Артема было то, что время не стояло на одном месте. Миновали понедельник, вторник, среда, и вот уже наступила суббота.
Весь этот день Артема мучила мысль: „Ехать в село или нет?“
Помня свое обещание Мане, он решил не ездить, и когда под вечер Матвей, Анна и дед Фишка стали собираться домой, он заявил, что останется на полях и займется охотой.
Лениво спускались сумерки, заволакивалась дымкой яркая синева неба. Блекли подернутые резким багрянцем осины. Над лесом несмелым, бледным светом загорелась первая звезда. Артем разжег костер, испек в золе несколько картофелин, поел и отправился в балаган.
Лежа на соломе, он представил себе, как сейчас парни собрались где-нибудь у забора на бревнах и негромко ведут задушевные разговоры о работе, о девчатах, о предстоящих осенью свадьбах.
„А тут лежи вот, как барсук в норе“, – вздохнул Артем.
Утром Артема вновь начали терзать сомнения. День выдался лучистый, голубой. Коротать его в балагане не хотелось, Артем взял ружье и пошел бродить по полям. Он шел от одного болотца к другому, изредка стрелял, подбирая убитых уток. Незаметно он вышел на чистую поляну и увидел изгородь. Это была поскотина села. Артем остановился возле нее и подумал: „Вот чудо! Будто бы и не хотел в село идти, а пришел“.
Дома его встретили с радостью, и добычу рассматривало все семейство. Агафья подала ему обед, и он уселся за стол.
Взглянув в окно, Артем увидел Дуняшку Бодонкову. Она тихо прошла мимо окна, потом повернула обратно и прошла еще раз.
„Что она кружится? Может, какие-нибудь вести от Маняшки есть?“ – подумал Артем и поторопился окончить обед.
Нарядившись в красную сатиновую рубаху, прихватив отцов пиджак, он вышел на улицу.
– Ну что? – спросил он, подходя к Дуняшке.
Та взглянула на него смеющимися глазами и задорно встряхнула белокурой головой.
– А ничего, тебя жду.
– А я думал, что ты от Маняшки какие-нибудь вести получила, – не скрывая неудовольствия, проговорил Артем.
– Ух ты какой! Вести! Мне их сорока, что ль, на хвосте принесет?
Они вышли проулком на поляну, желтевшую от множества ярких желтых цветов „куриной слепоты“. Уселись на самом солнцепеке. Артем лег, приставил к лицу ладонь, защищая от лучей солнца глаза, и смотрел в небо.
Дуняшка улыбнулась и, помолчав, проговорила с напускным недружелюбием:
– Дьяволенок! Уродился же такой… Брови-то как писаные.
От хлебных амбаров донеслись до них переливы гармошки и звонкие девичьи голоса. Они поднялись и пошли на игрища. То, что Маня уехала и Артем остался под строгим присмотром Дуняшки, знали все девки и парни, и поэтому никто не удивился, увидев Артема вместе с Дуняшкой. Только Полюшка Грудина, чистосердечно признававшаяся в своих чувствах к Артему, не замедлила вновь во всеуслышание заявить об этом. Выскочив на круг вместе со своей подругой Наташкой Овчинниковой, она закружилась, затопала ногами и, размахивая платочком, пропела:
Дуняшка с поспешностью схватила Артема за руку и с неподдельной злобой прошептала:
– Ишь змеина! Еще грозится!
Втайне Артем был польщен Полюшкиной частушкой и, удивленно взглянув на переменившуюся в лице Дуняшку, подумал: „Вот она какая, горой за Маню стоит“.
С гулянья они отправились вместе.
Возле своего дома Артем остановился и стал прощаться, но Дуняшка оттолкнула его руку.
– Ты что, спать? Пойдем посидим вон на бревнах.
– Да нет, неохота. Вставать завтра рано, – попробовал отговориться Артем.
Дуняшка не отступала:
– Маленько посидим, с полчасика.
Сидели молча. Артем чувствовал, что Дуняшка дрожит. Он слегка толкнул ее плечом, спросил тихо:
– Ты что, то ль в лихорадке?
– Озябла.
– Озябла? Шелудивый поросенок и в петровки мерзнет, – засмеялся Артем.
– А ты не смейся, лучше погрей, – сказала Дуняшка и, не дожидаясь согласия Артема, придвинулась к нему плотнее.
Артем распахнул старый отцов пиджак и полой прикрыл ее. Дуняшка охватила Артема руками, положила голову на его плечо и сидела не шелохнувшись. Ей стало так хорошо и удобно, что она от удовольствия готова была замурлыкать.
