подбросил листовки. Савося, по обыкновению, молчал. Он сосредоточенно ел и за все время бросил две-три незначительные фразы. Максим окончательно решил, что Савося к разбрасыванию листовок непричастен.
После этого прошло немало времени. По-прежнему в обеденные перерывы рабочие вели в сторожке разговоры о войне, о фабрикантах, наживающихся на военных заказах, и спекулянтах, вздувающих цены на хлеб, но Савося держался в сторонке, поглядывая на всех с добродушной улыбкой. Когда Максим подходил к нему, он молча трепал его по плечу, мерил с ног до головы взглядом своих светло-серых глаз.
Максим все ждал от Савоси чего-то другого, но слесарь неустанно повторял одно и то же:
– Ну как, Максим?
– Работаем, Савося!
Глядя друг на друга, они весело и дружески смеялись.
Только уже глубокой осенью Савося, дойдя вместе с Максимом до угла у гимназии, где дороги их расходились, бегло, как-то между прочим сказал:
– Завтра будет тайное собрание рабочих. Парень ты добрый, я тебе верю, приходи.
Максим пожал руку Савосе и бросился бегом к дому.
„Чего это я бегу-то?“ – вдруг спросил он себя и, не ответив на свой вопрос, напустив на себя важность, медленными, широкими шагами пошел дальше.
На следующий день в сумерки Максим отправился на собрание маршрутом, который обстоятельно растолковал ему Савося. Шел уже девятый час, когда он спустился с крутого яра и зашагал по хрустящей под ногами гальке. Направо от него плескалась река, скрытая осенней темнотой. Налево тянулся яр, кое-где поросший цепким репейником, а за ним начинались глухие улочки, освещенные тусклыми фонарями.
Все происходило так же, как в ту темную ночь, когда они с отцом встретили где-то здесь же бакенщика в дождевике и сапогах из красной кожи. Только тогда шел теплый весенний дождь, а теперь небо по- осеннему вызвездило. Холодный ветер бил Максиму в лицо. Пахло снегом. Чувствовалось, что скоро ляжет зима и мороз закует реку во льды.
Максим шел, озираясь. „Смотри не приведи шпика“, – предупредил его Савося, и теперь шпики чудились Максиму на каждом шагу.
Вскоре он увидел на берегу костер и обрадовался. Это был первый признак того, что идет он верной дорогой. От костра крикнули:
– Кто идет?
Максим ответил:
– Перевоз ищу.
– Подходи. Лодка найдется.
Максим подошел к костру и чуть не вскрикнул от удивления: у костра сидел знакомый Максиму бакенщик. Максим хотел с ним поздороваться, но бакенщик торопливо сказал:
– Иди прямо. Под берегом будет амбар. Встретишь тут кое-кого, не бойся: свои, из охраны.
Максим пошел дальше. Из охраны он никого не встретил, хотя в одном месте ему показалось, что, прижавшись к яру, стоит человек. Возле амбара его остановил голос:
– Пароль?
– Динамит.
– Вход от реки, – проговорил все тот же голос из темноты.
– Савося! – прошептал Максим.
Войдя в большой, высокий амбар, освещенный фонарем, стоявшим на земле, он прежде всего увидел Михеича и отца. „И тятя здесь!“ – про себя воскликнул Максим и, не зная еще, похвалит ли его отец или будет ругать, решил спрятаться за спины других.
Но в эту минуту Матвей поднял голову, и в глазах его плеснулся испуг:
– Ты… как… ты попал сюда?
– Не бойся, тятя. Я не за тобой пришел, я шел сюда своей дорогой.
– Товарищи рабочие! – послышался голос докладчика. – Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков выдвинула лозунг: „Долой самодержавие!“, „Долой войну!“ Что это значит?
– Садись вот тут, Максим, слушать будем, – сказал шепотом Матвей.
И Максим опустился рядом с отцом на широкую плаху возле фонаря.
Глава десятая
1
Перед самой жатвой Матвей с Максимом вернулись в родное село. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год.
Бросать работу в городе Матвею не хотелось, но случилось несчастье: тяжелой, металлической чушкой ему зашибло ступню.
Матвей сначала крепился и продолжал работать.
Ходил он на пятке, сильной боли не чувствовал. Однако через несколько дней нога вспухла, началось воспаление, и пришлось лечь в больницу. До ампутации и общего заражения крови дело не дошло, но врачи посоветовали ему с работы уйти.
