– В лавку и домой.
– Что так скоро?
– День хороший. На поля тороплюсь. В церковь схожу потом, в другой раз.
– Чаю-то попей хоть, блинов испеку.
– Нет, мама, тороплюсь, ишь как выведрило.
На пасеке Анну не ждали.
– Скоро управилась! – встретила ее во дворе Агафья. – Да ты, никак, плачешь?
Анна плакала. Проезжая своими полями, она не могла без слез смотреть на гибель урожая – на вороха лежащей на полях почерневшей соломы, на крутые берега речки, где стоял неоконченный сруб мельницы, на пустые, ярко зеленеющие отавой пастбища. Она почувствовала, что не поднять ей одной хозяйства, не управиться с работой.
– Ты о чем? Ай у сватов опять что стряслось? – тревожно спросила Агафья.
– Нет, матушка. О Матюше я. В городе он остался. В должности. Все пойдет у нас прахом, все!
Агафья обняла сноху и, гладя ее по крепкой, широкой спине, стала успокаивать:
– Дурашка ты моя! Да разве стоит об этом плакать? Раз остался Матюша в городе – значит, нельзя иначе. Матюша, он тоже в омут головой не полезет. А ну как и верно война? Угонят его, изувечат, а то и убить могут. А теперь-то он тут, рядом. Пусть себе с богом служит. Зимой съездишь, попроведаешь. Да, гляди, он и сам вернется, ежели войны, бог даст, совсем не будет.
Анна успокоилась. Кажется, и в самом деле она понапрасну тревожилась, правильно рассуждает свекровь. Анна поцеловала Агафью и пошла распрягать лошадь. Любила она свекровь больше, чем свою мать. Агафья умела успокоить, убедить, вовремя обласкать…
3
Недели две Анна жила спокойно. Но неожиданно на насеку приехал Влас. Анна насторожилась. Влас никогда не приезжал без нужды.
– За коровой приехал, – сказал Влас. – Матюха корову дал. «Что ж, говорит, ребятишки у тебя без молока живут? Возьми с пасеки корову, все равно за ними ходить некому».
– Как это некому? – У Анны сердце зашлось от обиды.
Влас, конечно, приврал. В действительности дело обстояло иначе.
На другой день после поступления Матвея на службу в тюрьму Влас сказал ему:
– Ну, Матюха, выручил я тебя, всю жизнь будешь благодарен. Выручай теперь ты меня.
– Чем же тебя выручать?
– Деньгами. Торговлю расширять буду.
– Деньгами? Где же я тебе их возьму?
– Скот продай.
– Фи-и! – присвистнул Матвей. – У скота хозяин есть. Да и много ли у нас скота? Продавать совсем нечего.
Влас замолчал, но отступать и не думал. Дня через два он возобновил этот разговор, а спустя несколько дней стал просить корову.
Матвей понял, что от Власа не отвязаться, и сердито сказал:
– Поезжай на пасеку и проси у отца с Анной. Им виднее – они хозяева.
Услышав перевранные Власом слова мужа, Анна вышла на середину прихожей и, обращаясь к Захару, сказала:
– Как хочешь, батюшка, а я корову не дам! Матвей за коровами не ходил, и не ему ими распоряжаться.
Захар сидел на скамейке, опустив нечесаную кудлатую голову. Он переглянулся с Агафьей и понял, что думают они с женой одинаково.
«Конечно, может, и не стоило бы давать Власу корову. Он в хозяйство копейки не вложил. Но опять-таки он не чужой человек, сын родной, а главное – страдают без молока внучата».
Анна смотрела на свекра, ждала, что он скажет. Захар встал и решительно заявил:
– Отдадим Власу Буренку. Пусть ведет…
– Буренку?! – вскрикнула Анна и, будто на нее надвигалась смерть, повторила: – Буренку, Буренку!
Сорвав с гвоздя ватную кофту, она заметалась по прихожей, ища платок. Смуглое лицо ее раскраснелось, карие глаза расширились, заблестели.
– Не дам Буренку! Буренку я нажила, я выходила! – Она толкнула дверь и, не закрыв ее, выбежала во двор.
– Иди, старик, посмотри, как бы не натворила беды, – проговорила Агафья, – у нее на все духу хватит.
Захар схватил свой зипун и без шапки выскочил вслед за Анной.
Влас, покачав головой, тоже поднялся и, низко нагибаясь в дверях, вышел на улицу.
