До окраины села добрались без происшествий. Здесь были вырыты окопы, совсем не глубокие, не те, что показывают в фильмах про Первую мировую войну, когда армии Антанты и Тройственного союза стояли друг против друга месяцами, отрыв окопы в два человеческих роста. В этих, даже если прибавить к их глубине еще и высоту брустверов, сделанных из мешков с землей, все равно не удавалось спрятаться в полный рост.
В окопе сидело несколько осетин в обнимку с автоматами. Съемочную группу, приближавшуюся с тыла, они давно заметили, стали кричать телевизионщикам, чтобы шли обратно, но те лезли напролом, не обращая внимания на советы.
– С ума сошли, – сказал один из солдат Сергею, когда тот плюхнулся в окоп. – Куда лезете?
– Когда начнете вытеснять грузин из села? – ответил вопросом на вопрос Комов.
– Когда подкрепление подойдет, – огрызнулся осетин.
– И когда же оно подойдет?
– Скоро.
От этого диалога толку было мало.
Оператор, напряженно сопя, натянул на объектив камеры женский чулок. Делалось это для того, чтобы оптика не отсвечивала, не то блики на камере вполне могли принять за блики на снайперской винтовке. Тогда окоп накрыли бы снарядами. На длинном фокусе – когда снималась что-то очень отдаленное – чулок становился незаметным, но из-за того, что камеру приходилось держать в руках, картинка качалась, будто во время шторма. А ставить камеру на штатив было нельзя. Слишком уж эта конструкция смахивала на оружие.
Между грузинским селом и осетинским располагался миротворческий пост. Грузины стреляли из гаубиц через него, навесом.
– Что там? – спросил осетинский военный Женьку, всматривавшегося в окуляр камеры.
Беляш не успел ответить, он толком и понять-то не смог, что произошло. Визир на камере черно-белый, цветов там нет, и его вдруг заволокло густым дымом, а потом воздух наполнился противным жужжанием и стал сотрясаться. Ракеты легли с недолетом, взорвались метрах в трехстах от окопов, подняв завесу из огня, вывороченной земли, камней и дыма. Теплая волна накатилась на окопы, как прибой, затопила их и пошла дальше.
– Уходите отсюда! – закричал осетин, – Тут сейчас такое начнется!..
Едва ли он думал, что грузины засекли камеру и, приняв ее за нечто весьма опасное, начали обстрел окопов. Скорее всего, вояки Саакашвили решили серьезно взяться за дело.
Сергей переглянулся с Женькой. Беляш отрицательно покачал головой. Впрочем, и так все было понятно. При интенсивном обстреле ни черта не снимешь. Нужно было уносить ноги. Геройство требуется лишь в разумных пределах.
До ближайших домов было несколько десятков метров. Казалось, что там начинается зона мира, и если добраться до нее, то уже не страшны будут ни ракеты, ни снаряды, ни повизгивающие над головой пули.
Телевизионщики бежали пригибаясь, петляли, прикидывая, хватит ли сил на решающий рывок. Войск в деревне нет – это мирная территория, по всем нормам она находится вне войны. Случайный снаряд туда залететь конечно может, но целенаправленно никто стрелять по деревне не должен…
Только, похоже, грузины о существовании правил гуманной войны не подозревали. Когда Сергей наконец-то добежал до домов, перевел дух, попытался унять дыхание, то сразу же услышал нарастающий противный свист.
– Ложись… – выдавил он. Говорить было трудно, в горле пересохло, возникало ощущение, что все там покрылось болезненными нарывами, как во время сильной простуды.
Женька и так уже шлепнулся в грязь. Они прижимались к забору, прячась между какими-то кочками. Одежда намокла, испачкалась, когда они встанут, будут походить на бродяг, у которых нет ни кола, ни двора. Если встанут…
Взрыв ухнул возле соседнего дома. По забору, возле которого лежали телевизионщики, забарабанили осколки, уже на излете, забор они не пробивали, а отскакивали от него, как от брони.
– Все в порядке? – спросил Сергей, все еще лежа в грязи. Земля забила рот. Он стал отплевываться. На зубах остался противный привкус.
Беляш не ответил. Он возился с камерой.
Грузинская артиллерия обрушилась на окопы, которые они только что покинули. Картина была жуткой. Земля там словно вскипала, как вода, в которую падает что-то тяжелое и поднимает ввысь огромные фонтаны.
Комов подумал о том, что людей, с которыми они только что общались, может, уже и в живых нет. Но надо было уходить, причем побыстрее, пока грузинская артиллерия не перенесла огонь чуть дальше и не принялась сравнивать с землей уже не окопы, а то, что находилось за ними – деревню.
На первый рывок они отдали все силы и здорово выдохлись. Так бывает, когда неправильно рассчитаешь свои возможности – сперва оторвешься от соперников, а дистанция-то еще не закончилась, они настигают тебя, обходят стороной, а ты ничего уже не можешь поделать, остается лишь плестись позади всех и смотреть на их спины. И совсем не было времени, чтобы перевести дух. Но и оставаться на месте, ждать, когда и тебя накроет волна огня, как накрыла она тех, кто был в окопах, было безумием.
– Охуе… они совсем! По мирным жителям хреначат… – зло выдохнул Женька.
Снаряды секли деревья, срезанные ветки падали на дорогу.
Теперь они бежали точно пьяные, покачиваясь, ноги заплетались, спотыкались на кочках и неровностях. Одному Богу известно, как никто из них не упал, не растерял оборудование.
В голове Комова крутились дурацкие мысли о том, что пулю, которая тебя достанет, ты не услышишь, а остальные – мимо пролетят. Мысли отвлекали от противного жужжания, которым наполнился воздух.
В Вашингтоне стоит памятник шести морским пехотинцам, которые водружают звездно-полосатый флаг. Он воспроизводит постановочную фотографию, сделанную на острове Иводзима во время Второй мировой войны. На самом деле, первыми флаг на острове водрузили совсем другие люди, но потом специально для репортеров эту операцию повторили, водрузили стяг побольше, так, чтобы его было видно с берега, где высаживался десант. Второй флаг – тот, что попал на фотографию, устанавливала уже другая группа. Им-то и досталась вся слава. С той поры на пьедестале памятника отмечаются все войны, в которых американцы принимали участие. Есть там и Корея, и Вьетнам. При Джордже Буше пьедестал стал заполняться быстрее, чем прежде, но все равно не так быстро, как пополнял перечень «своих» войн Комов. За последние пятнадцать лет он стал свидетелем практически всех заварух, если конечно не брать в расчет те, что чуть ли не ежемесячно происходят в Центральной Африке. Теперь Сергей начинал опасаться, что и Южная Осетия появится в его личном перечне войн. В отличие от вашингтонского. Грузин, конечно, натаскивали американские инструкторы, но это еще не повод, чтобы Южная Осетия появилась на Вашингтонском памятнике…
Он вспомнил, как возмущались американцы, узнав, что Россия ввела на эту землю миротворческие войска. Грузия и штат Джорджия пишутся по-английски одинаково, американские обыватели решили, что российские войска появились на территории США и призывали немедленно сбросить на Россию атомную бомбу. Отличный показатель уровня интеллектуального развития любителей гамбургеров и их системы образования.
Впрочем, американцы действительно лепили из Грузии нечто похожее на Джорджию. Они на постсоветском пространстве везде так пытались поступить, предлагали троянских коней оптом и в розницу. Большинство от них отказывалось. Но на приманку цветных революций парочка стран все же попалась. Клюнувшим США поставляли свое вооружение, натаскивали местный спецназ и всячески дестабилизировали обстановку. Грузия, к примеру, на самом деле превращалась в Джорджию-2. Походило это на продолжение удачной голливудской постановки – сценаристы и режиссеры не стали ломать голову, придумывая для второй части фильма новое название, а ограничились только цифрой «два», посчитав, что так будет лучше и принесет больше прибыли. Но вторая часть, как правило, оказывается хуже первой. И неважно, что в рекламу «Джоржии-2» американцы вложили уйму денег – такой пиар-компании позавидовали бы продюсеры любого блокбастера. В прокате этот фильм, скорее всего, провалится и поставит студию, которая его создала, если не на грань банкротства, то в очень скверное положение. Доллар и так готов свалиться в
