И панельный дом, в котором мне предстояло жить, был таким же, как все, - обшарпанный, в глубоких трещинах, с выбитыми стеклами первых этажей. Зато дальше домов не было - он последний... перед окнами уютная лужайка, кусты, какой-то заброшенный сад, за ним спуск к реке, и река видна как на ладони, за нею лес зубчатой синей грядой до самого горизонта... а направо овраг, прорезавший себе путь в тяжелой бурой и черной глине...
Квартира была на третьем этаже. Я толкнул дверь и вошел. Две комнаты, окна выходят в сторону города, но я не привык выбирать... Не успел осмотреться, как в переднюю вошел невысокий человек.
- Вы новый жилец? Не хотите обменяться квартирами?
Почему он не занял ее раньше?.. Ах, да... я вспомнил пульт с лампочками и красную клешню на нем - здесь не было тепла и света, а теперь разрешено жить...
- ...такая же, только окнами на реку...
Я не раздумывая пошел за ним. Он толкнул дверь соседней квартиры, вошел, а я задержался на пороге, долго вытирал ноги о старую мешковину... Ну что ж... квартира как квартира, и даже обжитая, и окна смотрят не на мертвые дома, а на простор, в поля и леса...
- Анемподист не будет против, - сказал мой новый знакомый, его звали Крылов. Сухой остроносый старик, на удивление аккуратно одетый, с длинным пробором, разделяющим гладкие, плотно прижатые к голове волосы... серые умные глаза...
Я снял телогрейку, было тепло-тепло, и сел на стул у окна. Он ходил по комнате, понемногу собирал свои вещи, книги и говорил:
- Не-ет, здесь невозможно работать... каждый вечер из подвала какой-то рев... видите ли, они поют песни... И эти коты! Я против варварских методов, но, согласитесь, разумный отлов совершенно необходим...
- А что коты?
- Ну, знаете... заглядывают в окна, смотрят нагло... и ведь вонь какая, инфекция... А вы, простите, кто по профессии?
- Был художник... писатель... из забытых давно.
- Я в некотором роде тоже - историк, пишу историю нашего времени.
- Вам разрешено?
- Выпросил разрешение на год, а они здесь забыли или не поняли... читают еле-еле... А вы?
- Мне запрещено.
- Какая дикость... - Вдруг он подбежал к окну: - Вот полюбуйтесь, на балкон выйти невозможно!
Я ничего не успел заметить, только мелькнула какая-то тень за стеклом.
- Мне коты не помешают.
А он уже говорил о другом:
- ...привычный порядок исчез... дело не в разрухе... это шок...
Я очень устал и был растерян, его слова доходили до меня с трудом...
- ...двести лет провисели на священном заборе... 'у границы тучи ходят хмуро..,'. Ждали неприятностей извне, а тут свои противоречия...
Наконец я немного пришел в себя и стал смотреть по сторонам. Почему-то трудно дышать... что он там несет?., неурядицы, противоречия... даже с глазу на глаз - привыкли... Первыми я увидел картины, они висели на всех стенах, грубые самодельные рамы в пыли...
- Откуда они?
- А, что?
- Картины эти...
- Не знаю, говорят, здесь жил какой-то художник, давно, то ли уехал, то ли исчез, одним словом, бросил все, а картины никому не нужны - висят... Так вот, что сейчас важней всего? Построить теорию, что-то вроде старой теории катастроф, но на новом основании. Я уверен, этот скачок в пустоту фазовый переход третьего рода...
...Ученый человек, ученый... такие все вам объяснят, хоть небеса разверзнись и просунься оттуда рука...
- ...важно, в какую точку истории мы откатились... как вы считаете?
- Не знаю, по-моему, это зависит от людей...
Он, кажется, возражал, говорил о какой-то объективности, а мне было не до него. Из темной рамы, из пыли и теплого сумрака смотрела на меня девочка в красном платье. Лицо у нее бледное, печальное, что-то ей надо было сказать... Она прижимала к груди черного кота, а кот не сомневался в жизни, смотрел на всех свысока, желтые глаза светились... Какая теплая пыль у нее под ногами... такая бывает в южных городах. Я всю жизнь любил эти города за свет, за тепло. Вот наберусь сил - может, найду себе дом среди теплых песков, рядом с южным морем...
Я встал и выглянул на балкон. Там стояло кресло, обычное кресло, обитое материей, потерявшей цвет. На сиденье клочья шерсти, черной с коричневым отливом, и много белых - седых волос...
Крылов позвал меня, он собрал наконец вещи, я помог ему перебраться, вернулся, с облегчением снял ботинки, лег, накрылся рваным, но теплым одеялом, которое он оставил мне, - и остался один. Кровать мягко опустилась и обхватила меня с боков. Совсем как в детстве, на раскладушке - безопасно и тепло... Вот и вернулся. Никто не узнает меня, слишком много времени прошло. Девочка эта совсем взрослая, живет далеко, а кот... кот давно умер, они ведь столько не живут... Отсюда был виден угол оконной рамы и кусочек выцветшего, синего с белилами неба. Злоупотребляем белилами. Что поделаешь - север... А небо становилось все светлей, и на нем отчетливо проступил зубчатый след. Шов на коже... такой хорошенький ровный шовчик. Медичка сказала: 'О, как зажило!' Это в первый раз, потом заживало не так. Нет, это не шов, а молния, и небо - не небо вовсе, а голубоватый ситец, как на том кресле, на балконе, которое я помнил с детства. Молния бесшумно расползлась, из прорези вылезла большая рука, поросшая рыжим волосом, согнула корявый палец, и вежливый хрипловатый голос сказал:
- Ну, ты, иди-ка сюда... нет, подойди, падла...
Это уж точно мне. Вставать или не вставать? Сил нет, а не встанешь все равно поведут. Я с трудом вылез из мягкой люльки, всунул ноги в растоптанные ботинки. Шнурки?.. Зачем, наверное, идти недалеко...
- И душу, душу свою возьми,- сказал тот же голос. На столике лежала коробочка из-под рисовального угля, обтянутая резинкой. Там была душа, я взял ее и вышел.
Идти было недалеко. У парадного стол, накрытый зеленой тканью, за ним сидели двое. В большом кожаном кресле расположился декан Лунц, старик с лицом ученой свиньи, которая в молодости освоила несколько трюков и возомнила себя человеком. Слева от ученого на подлокотнике сидел тоненький белокурый мальчик, наш комсомольский вождь студент Белов. А, вот и Белов здесь. Толстая лапа декана поглаживала бедро студента. Ого, этого за ними я не знал... А за креслом стоял Подлинный, парторг факультета, человек с лицом боксера и улыбкой сводника. Он даже декана несколько смущал и после очередной оргии исчез, а через несколько лет объявился в столице, советник знатного вельможи, светло- серый костюм, золотые очки... С деканом и парторгом у меня были ясные отношения, а вот Белов удивлял. Талант, ученик знаменитого Лотмана, как же так?..
Мои размышления прервал Лунц:
- Дайте ваша дуща, - он брезгливо взял коробочку и стал ее простукивать.
'Перкуссия, - подумал я, -душа забьется в угол, и ничего он не услышит...'
Но простукивание удовлетворило ученого:
- Положите дуща во-он туда, - он указал под дерево. Там стоял большой фанерный ящик для посылок, в нем уже лежало несколько десятков коробочек, также обтянутых резинкой. А как же надпись? Коробочка- то не надписана...
- Ну, всё? - нетерпеливо махнул рукой Лунц. Я наклонился - все не надписаны... ну и ладно - и положил свою душу в ящик...
Вокруг было пусто, ни волнения, ни очередей, никто не спешил сюда.
- Что вы еще хотите? -с некоторым уже раздражением спросил декан.
-- Я?.. ничего, вы сами меня вызвали...
Подлинный наклонился и что-то зашептал Лунцу на ухо, с другой стороны к нему склонился мальчик
