другого непонятного и только начинающегося действа. Что это?..
- Вот это... видимо бог, не так ли? - наконец разразился специалист.
* * *
- Марс. - объяснил Паоло. - Он стремительно двигается, готовясь к схватке, к битве, бог войны и разрушений... - Паоло знал, что не следует молчать, лучшее, что он может сделать, дать кое-какие объяснения, пусть формальные; его опыт подсказывал, не так важно, что он будет говорить, следует проявить уважение.
Вообще-то он любил объяснять, ведь это все были дорогие ему герои и боги, и то блаженное время... то время, когда высшие силы разговаривали с людьми, спорили и ссорились с ними, иногда боролись и даже проигрывали схватку. Это время грело его теплотой своего солнца, самим воздухом безмятежности и согласия, несмотря на великие битвы и потери. Люди еще могли изменить свою судьбу, или верить в это, например, что могут даже спуститься в ад и вывести оттуда любимую, а боги могли ошибаться, проиграть ... а потом махнуть рукой и засмеяться... Да, он понимал - фантастическая история, но за ней реальный и очень современный смысл, если подумать, конечно, но этот козел... ни вообразить и воодушевиться своим воображением, ни думать... А второй, так сказать, поэт... даже по виду своему козел козлом.
* * *
Паоло знал цену своему вымыслу, и замыслу, и блестящему воплощению на холсте... но он знал и другую цену - золотом, она тоже была фантастической. Это как смотреть, он возразил бы, знал, с кем имеет дело, кто за спиной гонцов, какими кровавыми ручейками это золото утекало из его страны сотни лет. Заплатит, дьявол... Продай он картину, дом продержится год или два, и, может, удастся в хорошие руки, не разделяя, продать коллекцию картин, среди которых были и Тициан, и Леонардо, и Диего, и многие, многие, кого он боготворил, ценил, любил, знал... воплощение лучших чувств и страстей, да!..
Паоло знал себе цену, но гением себя не считал. Нет, до недавнего времени был уверен, что все двери перед ним настежь, и та, главная, вход в мавзолей - тоже. Ему казалось, он стремительно растет, вместе с количеством и размерами картин, с нарастанием своих усилий... с известностью, признанием... И вдруг верить перестал.
Он помнил с чего началось - с пустяка. С картины какого-то бродяги, полуграмотного маляра. Она его остановила. Он почувствовал, что потрясен, спокойствие и уверенность разрушены до основания. Наткнулся на обрыв, увидел, его время кончилось.
Он не хотел об этом вспоминать.
* * *
Сегодняшнее утро окончательно потрясло его - открылась истина, как все кончится. Последний год не раз напоминал ему о близком поражении. Он всегда считал конец поражением, но быстро забывал страх, жизнелюбия хватало, ничто надолго не пробивало оболочку. Счастливое свойство - он умел отвлечься от холодка, пробежавшего по спине, от спазмы дыхания, пустоты в груди... Не чувствовал неизбежности за спиной, не верил напоминаниям - все время кто-то другой уходил, исчезал, пусть ровесник, но всегда есть особые обстоятельства, не так ли?.. Не пробивало, он оставался внутри себя в однажды сложившемся спокойном сиянии и тепле, в своем счастливом мире, и не раз изображал его на картинах рая, где среди природы, покоя, под полуденным солнцем бродят люди и звери, не знающие страха. Он верил в свою силу жизни, и потому мог создавать огромные полотна, на которых только радость, для них одного таланта маловато. Он верил, и умел забывать.
Сегодня впервые стало по-другому. У судьбы отворились веки, прежде закрытые, слепые, и она зрячим пальцем, пальцем - вперлась в него!..
'Теперь ты, ты ответь!'
Так в школе бывало, он дремал от усталости, убирал по вечерам, мыл полы, зарабатывал... Забываешься, и вдруг очнешься - палец на тебе: 'встань, ответь!..' Потом он нашел место репетитора у двух богатеньких бездельников, учил латыни и родному языку, понемногу вырос, сам учился... он всегда учился...
* * *
Теперь он смотрел на этих двух, преодолевая внутренний раздор и стремительно отвлекаясь от непривычных ему тяжелых мыслей. Все-таки силы еще в нем были, из глаз пропали усталость и равнодушие, он воспрял, и уже думал - чему можно научиться, даже у них; эта черта всегда давала ему неоценимое преимущество, возможность оставить далеко позади соперников, недругов, и во всем быть первым.
- А, конечно, Марс, я вижу. - сухо сказал художник.
Поэт не смотрел, он уставился пустыми зрачками в окно, в глазах его отражалось небо; он присутствовал, но его не было. Сегодня он уже выполнил свою норму. Переезд возбудил в нем поэтическую жилу, и в ожидании завтрашнего запланированного всплеска, он носил себя осторожно, холил, и вовсе не хотел случайных впечатлений, находя источник восторга в самом себе.
- А это Богиня плодородия и мира, она кормит грудью двух амурчиков, вот здесь. Она уговаривает дармоеда прекратить разборки и присмиреть. -Паоло продолжал объяснять свой замысел.
Да-а, вот это сиськи! Не пожалел красок, жаль, что зад плохо виден... Никита был из тех, кто хочет видеть и осязать все сразу. Но положение обязывало проявить скромность, он не должен был опозориться перед этим сухим стариком, который смотрел на него с обезоруживающей добротой. Никита слышал о магическом действии взгляда Паоло, и как тот ухитрился выговорить такие условия мира, что вроде бы победителям все, а на деле оказалось - ничего!..
Про сиськи - нет, нельзя и заикаться, надо что-то подобающее моменту сказать... Вопрос о покупке давно решен, он только сопровождающий при картине, но жаждал судить и придираться.
- Почему грунт, разве вещь не закончена? - Он с возмущением указал на правый нижний угол, где проглядывала желтоватая основа.
Паоло улыбнулся:
- Согласитесь, мой друг, это не мешает восприятию, к тому же подчеркивает стремление обойтись малыми средствами, что всегда похвально.
Никита пожал плечами, он не понял, но решил не возражать. Известно, у Паоло всегда найдется, что сказать, как оправдаться. Надоело торчать у этого холста, пора отделаться, оставить свободных два-три дня, он сумеет найти им применение. Никита отошел на несколько шагов, оглядел картину, пожевал губами, и, подняв брови, решительно сказал в пространство:
- Ну, что ж... Картина радует глаз, и кажется нам весьма интересной и полезной для нашей галереи, тем более, сюжет, он весьма, весьма... А что вы думаете?
Вопрос был неожиданным и лишним, он испугал поэта:
- Я, что?.. думаю? О, да, да!..
- Когда Вам подготовить ее? - Паоло любил доводить дела до полной ясности. Этих бездельников следует вытолкнуть и забыть.
- Давайте без спешки, думаю, дня два или три не сделают погоды. И команда отдохнет на берегу.
На том и порешили. Паоло устал от ничтожного напряжения, болела спина, набухли ноги, на голенях нестерпимо болела кожа, он знал - натянута до блеска, кое-где через трещины просачивается желтоватая лимфа, отвратительное зрелище... И во рту пересохло, он должен пойти к себе и лечь.
Да, еще этот парень, художник...
* * *
Парень ждет. Нехорошо. Паоло обычно не нарушал правил, которыми, словно мелкими камешками пашня, усеяна жизнь. Одно из них - помоги ближнему. Не из сочувствия, его оболочку редко пробивало, - из общего принципа добра и справедливости, и под воздействием огромной внутренней энергии, которая светила в нем и светила, выливалась на огромные полотна... Благодаря ей, он просто не был способен кому-то мешать, завидовать, обычно он других не видел. Но если замечал, считал нужным помочь.
Если замечал...
Он дернул плечом - что скажешь, редко замечал других, самих по себе, а не как окружения своей жизни, фона главного действия, так сказать. Что он мог бы сказать в оправдание - и себя-то не замечал! Действительно, движение ради движения часто настолько захватывало его, что он забывал не только о других, но и о своей цели. Ну, не совсем так - разве что на время, на час-другой. Но если особо не вникать,
