выказываю молчанием. «Прикончи мима», — говорит обычно Роберт, когда я строго на него смотрю. Это одна из его любимых шуточек. Я не хотела насмехаться, но Торгу обиделся. Я не успела вовремя «прикончить мима».
— Весьма бестактно с вашей стороны, мисс Харкер, презирать чужие верования.
— Но… я не…
— Не говоря уже о том, что это опасно.
Он допил вино, отрезал еще кусок грудки, и темные зубы вонзились в мясо.
— Я лично занимался приготовлениями к похоронам — учитывая долги, которые мы не предусмотрели. Понимаете, мать истратила все. Поэтому отца я похоронил без надлежащих почестей. Его больше нет, утверждала мать, а для наследников он хотел бы лучшего. Его похоронили без коня. Она даже этого мне не позволила.
Похоже, его мама была здравомыслящей женщиной. Я-то думала, что коней вот уже тысячу лет ни с кем не хоронят.
— Но мне все-таки хотелось бы понять. Вы сказали, что он отомстил? После смерти?
Вино потекло у него по подбородку. Он дрожал.
— Без тени сомнения.
Мне вспомнилась Клемми Спенс. Вот уж кто был бы тут в своей стихии.
— Как вы узнали, что ваш отец желает мести? Он же был мертв?
Торгу положил приборы на стол, вытер старые руки салфеткой.
— От себя самого, дорогая.
— То есть?
Он положил салфетку.
— Посмотрите на меня. Приглядитесь. Я — свидетельство его бесконечной ярости.
Его горе ударило меня, как волна, было ощутимым, как жар. Скорее всего — даже нет, определенно, — ничего этого он в микрофон не повторит. Но что, если… И что нам делать тогда? Разве не придется показать это зрителям? Теоретически рассказ о несоблюденном ритуале при похоронах отца превратит историю о главаре преступного мира в нечто более таинственное. Но на практике, если все-таки делать репортаж об организованной преступности, подобные жуткие байки лишь собьют зрителей с толку. Аудитория растерянно отшатнется. Нехорошо, когда на экране слишком многое происходит разом. Но, возможно, Торгу рассказал мне это по личным соображениям.
— Но разве вина была не вашей матери?
— Совершенно верно. В ней источник всех несчастий.
И не успела я задать следующий вопрос, узнать что-то еще об этой женщине, как он сменил тему:
— Когда ваша свадьба?
Я приосанилась, показывая кольцо:
— Будущим летом.
— Мои поздравления. Жених ваших лет?
— Чуть старше.
— Он полон жизни?
Я не сдержала смеха.
— Можно сказать и так.
Он впервые улыбнулся поистине доброй улыбкой.
— Богат?
— Получит приличное наследство.
Торгу одобрительно кивнул.
— Тогда вы победили первого дракона в своей жизни.
Интересно, какими будут в его понимании второй и третий?
— Вы женаты, мистер Торгу?
Он покачал головой.
— И никогда не были?
Он снова принялся за еду, некоторое время жевал молча, выпил еще вина. Мой вопрос вызвал странную неловкость, как и вопрос о семье. На сей раз было даже хуже. Время шло, бежали секунды, и он словно испытывал панический стыд. Лишь так можно было назвать эту реакцию. Когда он наконец поднял на меня глаза, на его блеклых щеках заиграл слабый румянец. Прислуги в отеле не было. Мы сидели одни в ресторане, окна которого выходили на залитые фонарем деревья, подступившие к самой веранде. Неподвижной громадиной темнел лес.
— Когда-то мне сказали, что некоторые состояния пагубно скажутся на моем здоровье.
Эту фразу он произнес с мукой, будто боролся с желанием солгать. Выговоренная, она повисла в воздухе, и он словно бы о ней пожалел, всматриваясь в меня в обиженном молчании. Я не поняла, что он имел в виду, но его обида и стыд как будто усилились. Слова извинения готовы были сорваться у меня с языка, но казались ужасно неуместными. Любая женщина меня поймет, если когда-нибудь оказывалась в постели с мужчиной, который вдруг внезапно обнаружил, что ни на что не способен. Я не могла отвести от него взгляд, а он от меня, и если быть честной, в той жутковатой тишине между нами проскочил какой-то эротический разряд. Он хотел поведать большую тайну, и она меня ужаснула.
Наконец, запинаясь, я выдавила:
— Болезнь…
Выпив еще вина, он прокашлялся, тряхнул головой и уставился в пустоту у меня за плечом.
— Не более чем сама жизнь.
В его ответе прозвучала окончательность. Он не станет больше об этом распространяться. Тут бы мне забеспокоиться, и действительно звоночек-другой зазвонили, но не те. Ничего подобного включать в интервью нельзя, думала я. Если Торгу упомянет про свой недуг, то что бы он потом ни говорил, все прозвучит смешно, а если он покажется нелепым, никто ему не поверит. Не будет правдоподобия ни в заявлениях, дескать, он глава организованной преступности в Восточной Европе, ни в рассказах о пережитом в концлагере. И почему-то мне показалась невыносимой сама мысль о том, что решение, которое неминуемо примет Остин, очевидно уже сейчас: с интервью покончено, а ведь еще даже не включилась первая камера. Моих боссов ожидает серьезное разочарование. Я попыталась найти разумное оправдание Торгу. Скорее всего у него какое-то будничное сексуальное расстройство, например импотенция, вследствие гордости и одиночества развившаяся до серьезного заболевания. И тем не менее он в нем сознался, а ведь эта малость без необходимости открывает так многое, так обнажает душу. Я не могла усомниться в искренности Торгу, и все же мне требовалось проверить мою догадку.
— Какая жалость, — наконец произнесла я. — Под некоторыми состояниями вы подразумеваете…
Он уставился на меня с вызовом, но еще и искоркой чего-то другого — муки, наверное.
— Мне не хотелось бы это обсуждать, сейчас или когда-либо в будущем. Я попросил бы вас забыть об этих словах. Не знаю, почему я вообще ответил на ваш вопрос. Иногда вам невозможно противиться.
Что еще мне было сказать?
Он пристально смотрел на меня и ждал следующего вопроса. Я в отчаянии сдалась:
— Прислуга тут есть? Кто-то же должен был приготовить этот великолепный обед.
За комплимент он поблагодарил меня второй доброй улыбкой. Я испытала облегчение.
— Отелем заправляют братья Вуркулаки.
— Это действующий отель?
Торгу пожал плечами, словно не понял, к чему я клоню.
— Вы сказали Вуркулаки. Фамилия как будто греческая.
На это он улыбнулся.
— Совершенно верно. Фамилия действительно греческая. Должен добавить, они греки низкого рода. Давным-давно скрестились с турками, к тому же не лучших кровей. Более ста лет этой страной правили высокородные греки. Народ звал их фанариотами. Это были богатые аристократы Оттоманской империи. Но братья Вуркулаки просто грязные греки с крохотного острова. Они родом с Санторини. Знаете, где это?
