узнают, что он вел допрос в неформальной обстановке и ради кого-то другого. Никакой друг таких проблем не стоит. Даже потрясенная фотографией Клемми, я без труда читала его мысли. Когда я снова подняла глаза, он уже ушел. Даже не потрудился оставить визитную карточку.
39
Роберт настаивал на званом обеде, и я решила, что это разумная мысль. Он пригласил четыре пары: двоих его лучших друзей с женами и двух моих лучших подруги с парнями. Я не видела их несколько месяцев. Мы достали антикварный хрусталь матери Роберта. Три года назад он купил винные фьючерсы юга Франции, но ни разу не открывал премиальные бутылки, вино из Бордо, которое особо бередило его страсть к дорогому и абсурдному — в букете якобы присутствовал намек на свиной жир. В тот день он выставил сразу три бутылки. Были сигары, композиции из ранних весенних цветов от «Симпсонс». Он приготовил свой фирменный tarte aux pommes[13].
Пришли друзья. Вечер конца апреля холодом жался к нашим окнам, создавая восхваляемый нью- йоркский уют. Мы сидели за круглым столом на втором этаже вест-виллиджской квартиры и болтали о пустяках.
За третьей бутылкой вина жена одного из друзей Роберта задала поразительный вопрос. Она ходила в книжный клуб, где для дискуссии недавно выбрали биографию семейства Готти. По всей видимости, она не знала всех обстоятельств нашей с Робертом жизни. Никто ее не просветил. Она была слегка пьяна.
— Кто-нибудь из присутствующих знал кого-то, кого потом убили, причем убили намеренно? — спросила она, словно ничего подобного просто быть не может.
Роберт глянул на меня. С запястий у него только-только сняли повязки. Поджав губы, он взглядом просил меня потерпеть.
— Слышали когда-нибудь про пожар на фабрике «Триэнгл Шертвейст»? — спросила ее я.
Она покачала головой.
— Это случилось в тысяча девятьсот пятом в нескольких кварталах к югу отсюда. Погибли сто двадцать семь человек. Мне кажется, я знаю их всех. Мне кажется, я смотрела, как они горят заживо.
— Милая, — вмешался Роберт.
— Это считается? — спросила я глупую сучку.
Она моргнула, к нижней губе у нее прилипла пирожная крошка.
— И еще кое-что не дает мне покоя, — продолжала я. — Знаете, вся история с 11 сентября.
— Извините, — взмолилась она. — Как бестактно было с моей стороны…
— Но ведь это лишь верхушка того самого айсберга, который потопил «Титаник»…
— Эвангелина, — перебил меня Роберт и долил мой стакан так, что сухое красное запачкало ободок.
— Прямо под этим жилым зданием, под его фундаментом лежат пять индейцев-абенаки, задушенных во сне после того, как они выиграли в карты. Они были пьяны, когда их задушили. Выше по реке их ждали жены. Они втайне приняли Иисуса как своего спасителя. Но убийцы этого не знали. Возможно, это бы их остановило. Как вы думаете?
— Откуда вы все это знаете? — дрожащим голосом спросила сучка. Мне захотелось вырвать ей горло.
40
Вот уже две недели как Роберту сняли повязки. Мы были готовы для секса. Настал первый теплый вечер весны. Окна были открыты, в нашу спальню влетал ветерок.
Роберт вернулся из кухни какого-то ресторана, и пахло от него вкусно — жаренным на углях мясом. Сидя в халате, он по обыкновению читал сегодняшнюю газету. Без фанфар и излишнего шума я извлекла со дна шкафа амстердамскую коробку. Забыл ли он о ней? Как хороший еврейский мальчик, он был слишком вежлив, чтобы напомнить мне о подарке, особенно учитывая, что с нами сталось. Проскользнув в ванную, я развернула самый экзотичный ансамбль — нечто, сшитое из черной кожи. В критических местах там имелись отверстия, прикрытые маленькими занавесами с бахромой из стальных пластинок. Я превратилась в дом, важнейшие точки входа в который скрывались за стальными гардинами.
Теперь я испытывала голод и, надевая ансамбль, сексуальное влечение. Мне нравилось, что воображал себе Роберт. Сверху я накинула белый махровый халат.
— Выключи верхний свет, — крикнула я из ванной, — и задерни шторы.
Удивленно промедлив мгновение, он послушался.
— Закрой глаза, — крикнула я.
Когда я вышла в спальню, он сидел, сложив на груди руки, глаза у него были закрыты.
Я скинула халат.
— Открой глаза.
Это было мгновение ошеломляющей возможности. По его лицу разлилась благодарность, словно я выполнила обещание, то самое, из-за которого он давно уже корил себя, что взял. Но долго оно не продлилось. Оно тут же умерло, и я поняла, что совершила катастрофическую ошибку. Но я знала и еще кое-что. Он побагровел. Голова у него почти непроизвольно дернулась, руки смяли газету.
— Сними эту чертову штуку.
Теплый весенний ветер взъерошил ему волосы. В свете фонарей с улицы мерцали шрамы у него на запястьях. Я придвинулась ближе.
41
Все — лишь подготовка. Я еще отправлялась на ночные прогулки, но уже не в том районе, где жил Роберт. Я забредала все дальше на юг, все ближе и ближе подбираясь к кратеру посреди Манхэттена. В темноте я ела голубей. Однажды ночью, через много часов после заката, я подошла к заграждению и носом прижалась к холодной стали решетки. Я мало что видела внизу, но ощущала пустое пространство и то, что оно хранило. Раньше я никогда не ходила к эпицентру трагедии. Раньше мне не хотелось. Я дала тьме из той ямы подняться ко мне, пока она не закружилась у меня перед глазами. И я обнаружила, что это вовсе не пустая чернота.
Вскоре я почувствовала рядом с собой еще кого-то. Я стояла в сотне ярдов от угла котлована, на пересечении двух улиц. Под прямым углом к моему заграждению подходило еще одно, и там, в сотне ярдов или около того, по прилегающей улице кто-то еще смотрел на провал. Родственные души, но я была голодна. Мне надоели голуби. Неизвестный маячил в сгущающихся тенях у заграждения, смутный абрис человека вообще, но его личность была мне не важна. Не важна раса, вера или пол. Мои шаги ускорились. Обходя заграждение по периметру, я достигла угла. Я выискивала таблички, белые стрелки в полумраке. Названия улиц утратили свой смысл. Свернув направо, я посмотрела вдаль, туда, где улица вливалась в Вестсайд-хайвей. Там, на углу, стояло здание, где помещались офисы «Часа». Ближе ко мне, у самого заграждения стоял человек, сосуд плоти и крови. По улице ко мне медленно приближалась патрульная машина. Как раз когда свет фар лег на этого ночного гостя, я отступила в тень. А свет пополз вверх по ногам к голове, которая была огромной.
Я едва не выкрикнула его имя. Фары высветили лицо, затем самого человека, который пристально смотрел в провал, упиваясь его пустотой, как до того я сама. Потом, когда машина проехала мимо, его тело начало поворачиваться ко мне. Из последних сил я оттолкнулась от решетки. Я побежала на юг, к оконечности острова, и не оглядывалась, пока не достигла беспокойной воды у края парка. В Бэттери-парк я
