является наиболее законченным выражением страха человечества перед самим собой. Я совсем не собираюсь говорить о смехотворной нелепости, о полной неосуществимости этого тезиса, я только разберу, проведён ли он в английской конституции. Как я обещал, я поведу исследование чисто эмпирически, в такой степени, что, быть может, окажусь слишком эмпиричным даже для наших политических эмпириков. Я беру поэтому английскую конституцию не такой, какой она представляется в «Комментариях» Блэкстона, в фантазиях Делольма[198] или в длинном ряде конституционных статутов, от «Magna Charta»[199] вплоть до билля о реформе, но такой, какой она существует в действительности.
Начнём с монархического элемента. Каждый знает, как обстоит дело с суверенным главой Англии мужского или женского пола. Власть короны на практике сводится к нулю, и если бы известный всему свету факт ещё требовал доказательств, достаточно было бы сослаться на то, что вот уже более ста лет, как прекратилась всякая борьба против короны, что даже радикально-демократические чартисты находят лучшее применение своему времени, чем затрата его на такую борьбу. Где же тогда предоставленная короне в теории треть законодательной власти? Тем не менее, — и здесь страх достигает своей высшей точки, — английская конституция не может существовать без монархии. Уберите корону — «субъективную верхушку» — и всё искусственное сооружение рухнет. Английская конституция представляет собой перевёрнутую пирамиду, вершина которой является одновременно основанием. И чем менее значительным делался монархический элемент в действительности, тем большее значение приобретал он в глазах англичанина. Нигде, как известно, особа, которая не управляет, не пользуется большим поклонением, чем в Англии. Английские газеты далеко перещеголяли немецкие в рабской угодливости. Но этот отвратительный культ короля как такового, преклонение перед совершенно выхолощенным, лишённым всякого содержания представлением, — и даже не представлением, а словом «король», — есть завершение монархии, подобно тому как преклонение перед простым словом «бог» есть завершение религии. Слово король есть сущность государства, как слово бог есть сущность религии, хотя оба слова ровно ничего не обозначают. Самое главное в обоих случаях заключается в том, чтобы не зашла речь о самом главном, что скрывается за этими словами, а именно — о человеке.
Перейдём к аристократическому элементу. С ним дело обстоит не намного лучше, чем с короной, по крайней мере в предоставленной ему конституцией сфере. Если насмешки, которыми непрестанно осыпают палату лордов вот уже более ста лет, постепенно настолько внедрились в общественное мнение, что эта ветвь законодательной власти всеми рассматривается как инвалидный дом для отслуживших государственных мужей, что предложение пэрства принимается каждым не совсем ещё утратившим работоспособность членом палаты общин за оскорбление, то легко представить себе, каким уважением пользуется вторая из установленных конституцией государственных властей. В действительности, деятельность лордов в верхней палате свелась к пустой, ничего не значащей формальности и лишь изредка эта деятельность подымается до своего рода энергии косности, как это было во время господства вигов с 1830 г. по 1840 г., но даже и тогда лорды были сильны не сами по себе, а благодаря партии тори, чистейшими представителями которой они являются. Палата лордов, главное преимущество которой, по теории конституции, должно заключаться в том, что она якобы одинаково независима от короны и от народа, в действительности зависит от определённой партии и, стало быть, от состояния народного мнения, а благодаря праву короны назначать пэров зависит и от последней. Но чем бессильнее палата лордов, тем прочнее она укореняется в общественном мнении. Конституционные партии — тори, виги и радикалы — одинаково страшатся отмены этой пустой формальности, и разве лишь радикалы замечают, что лорды как единственная неответственная по конституции власть представляют аномалию и что поэтому следует-де заменить наследственное пэрство выборным. И опять-таки только страх перед людским мнением поддерживает эту пустую форму, а радикалов, требующих для палаты общин чисто демократического базиса, страх этот гонит ещё дальше, чем две остальные партии; чтобы только не допустить падения ненужной, отжившей свой век палаты лордов, радикалы пытаются вдохнуть в неё ещё немного жизненной силы вливанием народной крови. Чартисты знают лучше, что им делать; они знают, что под натиском демократической палаты общин рухнет само собой всё гнилое сооружение, корона и лорды и прочее, и поэтому они не проявляют заботы, как радикалы, о реформе пэрства.
И подобно тому как преклонение перед короной возросло в той же степени, в какой уменьшилась власть короны, так и почтение в народе к аристократии настолько же повысилось, насколько упало политическое влияние палаты лордов. Дело не только в том, что были сохранены унизительнейшие формальности феодального времени, что члены палаты общин, когда они появляются в официальной роли перед лордами, должны стоять перед ними с шляпами в руках, в то время как лорды сидят с покрытыми головами; что официальное обращение к представителю знати гласит: «Да будет угодно вашей светлости» («May it please your lordship») и т. д.; хуже всего то, что все эти формальности являются действительно выражением общественного мнения, которое считает лорда существом высшего порядка и питает почтение к родословным, к звучным титулам, старым семейным реликвиям и т. д., что для нас, обитателей континента, так же отталкивающе и отвратительно, как культ короны. И в этой черте английского характера сказывается преклонение перед пустым, ничего не значащим словом, совершенно абсурдная, навязчивая идея, будто великая нация, будто человечество и вселенная не могут существовать без слова аристократия. — При всём том аристократия пользуется всё же значительным влиянием; но подобно тому как власть короны есть власть министров, т. е. представителей большинства палаты общин, — следовательно, она приняла совершенно иное направление, чем то, которое предусмотрено конституцией, — подобно этому и власть аристократии заключается не в её праве на наследственное кресло в законодательном органе, а в чём-то совершенно ином. Аристократия сильна своими огромными земельными владениями, своим богатством вообще и потому делит эту силу со всеми другими неродовитыми богачами; власть лордов осуществляется не в палате лордов, а в палате общин, и это ведёт нас к той составной части законодательного органа, которая по конституции должна представлять демократический элемент.
Если корона и палата лордов безвластны, то палата общин по необходимости должна сосредоточить в себе всю власть. Так оно и есть. Действительно палата общин издаёт законы и управляет через министров, являющихся лишь её исполнительным комитетом. При таком всевластии палаты общин Англия должна была бы, следовательно, представлять собой чистую демократию, — хотя номинально и оставались бы существовать обе другие ветви законодательного органа, — если бы только сам демократический элемент был действительно демократичен. Но об этом и речи нет. При установлении конституции после революции 1688 г. общины остались совершенно нетронутыми в своём составе; города, местечки и избирательные округа, имевшие раньше право на посылку депутата, сохранили его; и это право отнюдь не было демократическим, «всеобщим правом человека», а чисто феодальной привилегией, которая ещё при Елизавете давалась короной совершенно произвольно и в виде милости многим до тех пор не представленным городам. Даже тот характер представительства, который имели выборы в палату общин, по крайней мере первоначально, они скоро утратили благодаря «историческому развитию». Состав старой палаты общин известен. В городах предоставление депутатского полномочия зависело либо от одного лица, либо от замкнутой и самопополняющейся корпорации; лишь немногие города были открытыми, т. е. имели довольно большое число избирателей, но и в них самый бесстыдный подкуп вытеснял последние остатки действительного представительства. Закрытые города находились в большинстве случаев под влиянием одного лица, обычно — лорда; в сельских избирательных округах всемогущество крупных землевладельцев подавляло всякое возможное там более свободное и самостоятельное движение среди и без того уж находящегося вне политической жизни народа. Старая палата общин была не чем иным, как замкнутой, независимой от народа, средневековой корпорацией, завершением «исторического» права; эта корпорация не могла привести в защиту своего существования ни единого действительно или хотя бы с виду разумного аргумента, она существовала рассудку вопреки и поэтому в 1794 г. сама отрицала устами своей комиссии, что она является собранием представителей и что Англия есть представительное государство{188}. По сравнению с такой конституцией теория представительного государства, даже обыкновенной конституционной монархии с палатой представителей, должна была казаться в высшей степени революционной и неприемлемой и поэтому тори были совершенно правы, характеризуя билль о реформе как мероприятие, прямо противоречащее духу и букве конституции и подрывающее её. Тем не менее, билль о реформе прошёл, и вот теперь нам нужно рассмотреть, как повлияла эта реформа на английскую конституцию и, в особенности, на палату общин. Прежде всего,
