Собрание сочинений, том 4

большинстве случаев только номинально, представляет собой в Германии значительное «социальное явление».

Самая обычная манера социалистически-самодовольного рассуждения заключается в том, чтобы говорить: все было бы хорошо, если бы только, с другой стороны, не было бедных. Такое рассуждение можно было бы применить к любому предмету. Подлинное содержание его заключается в филантропически-лицемерном мелкобуржуазном филистерстве, которое полностью приемлет положительные стороны существующего общества и причитает лишь по поводу того, что наряду с этим существует и отрицательная сторона — бедность; филистерство это целиком срослось с современным обществом и желало бы только, чтобы оно продолжало существовать, но без условий его существования.

Бек повторяет это рассуждение в своем стихотворении, часто в крайне тривиальной форме, например, он пишет по случаю рождества:

О день, отрадный всем сердцам,
Вдвойне милей ты был бы нам,
Когда бы этот праздник желанный
Не пробуждал в душе бедного мальчугана
Зависти, первого из грехов:
В окно к богатому товарищу смотрит без слов,
А в сердце его богохульства буря.
Да……………………………………
…… как наслаждался бы слух мои игрой
Детства счастливого в праздничном доме,
Если б тогда же в трущобе сырой
Бедность не мерзла на грязной соломе.

В этом бесформенном, бесконечно длинном стихотворении встречаются, впрочем, отдельные хорошие места, например, изображение люмпен-пролетариата:

Он каждый день напрасно рыщет,
Еду в зловонных ямах ищет,
Как воробей свой корм дневной,
Он чинит, точит день-деньской,
Стирает вспухшею рукой,
Тележку тащит, еле жив,
С горой незрелых груш и слив:
«Кто купит? Кто?» — в слезах поет
И для гроша в грязи снует.
И на углу во славу божью
— Ведь в бога свято верит он —
Протягивает руку с дрожью:
Есть против нищенства закон.
Хотя и глух он, и немолод,
Бренчит на арфе в дождь и холод;
Из года в год все песнь одна
Звучит у каждого окна,
И няньку он плясать зовет,
А сам не слышит, что поет;
Он освещает улиц тьму,
Но света нет в его дому.
Он рубит лес и тащит груз,
Но, потеряв к работе вкус,
Стал вором, сводником, ханжой
И пропил совесть и разум свой.

Бек впервые поднимается здесь над уровнем обычной немецко-бюргерской морали, вкладывая эти стихи в уста старого нищего, дочь которого просит отца отпустить ее на свидание с офицером. Он рисует ей в приведенных выше стихах полную горечи картину положения тех классов, к которым принадлежал бы ее ребенок, и черпает свои возражения непосредственно из условий ее существования, не читая ей при этом — этого нельзя не признать — моральной проповеди.

Не укради

Нравственный слуга одного русского, которого он сам называет добрым барином, обкрадывает ночью своего показавшегося ему спящим господина, чтобы помочь своему старому отцу. Русский крадется за ним и, глядя через его плечо, читает следующее письмецо, которое тот пишет своему старику:

Я украл — возьми же деньги,
Вымоли, отец, у Спаса,
Чтобы с высоты престола
Даровал он мне прощенье.
Сна и отдыха не зная,
Буду я теперь трудиться:
Пусть украденное мною
Вновь владельцу возвратится.

Добрый барин нравственного слуги так растроган этим ужасным открытием, что не может произнести ни слова и, благословляя, кладет свою руку на голову слуги.

Но уже лежит тот трупом:
Сердце в страхе разорвалось.

Можно ли написать что-либо более комичное? Бек опускается здесь ниже уровня Коцебу и Иффланда; трагедия слуги превосходит даже мещанскую драму.

Новые боги и старые страдания

В этом стихотворении высмеиваются — и часто метко — Ронге, «Друзья света»[90], евреи нового поколения, парикмахер, прачка, лейпцигский бюргер с его умеренной свободой. Под конец поэт оправдывается перед филистерами, которые будут обвинять его за это, хотя и он

О свете песнь
Пропел навстречу тьме и буре.