революции.
Как ни бесспорно все это, было бы опасно, если бы демократическая партия, под впечатлением горечи первых поражений, в которых отчасти виновата она сама, поддалась чувству разочарования и вернулась к тому злосчастному, к сожалению, столь свойственному немцам идеализму, в результате чего принцип, который не может быть немедленно проведен в жизнь, откладывается на отдаленное будущее, а в настоящее время предоставляется безобидной разработке его «мыслителями».
Мы должны открыто предостеречь от такого рода лицемерных друзей, которые, правда, заявляют о своем согласии с принципами, но сомневаются в их осуществимости, потому что мир-до еще не созрел для них, и которые даже не намерены способствовать его созреванию, а, наоборот, предпочитают в этой земной юдоли разделять общую участь всего дурного. Если это скрытые республиканцы, которых так сильно боится гофрат Гервинус, то мы от всей души присоединяемся к нему: это опасные люди.
Написано 1 июня 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 2, 2 июня 1848 г.
Перевод с немецкого
ДЕКЛАРАЦИЯ КАМПГАУЗЕНА НА ЗАСЕДАНИИ 30 МАЯ
Кёльн, 2 июня. Post et non propter{10}, т. е. г-н Кампгаузен сделался министром-президентом не благодаря мартовской революции, а после мартовской революции. Об этом послереволюционном [nachtraglich] характере своего министерства г-н Кампгаузен — в торжественно высокопарном тоне, с той, так сказать, внешней серьезностью, которая прикрывает недостатки души[17], — поведал 30 мая 1848 г. Берлинскому собранию[18], созванному по соглашению между ними косвенными выборщиками.
«Образовавшееся 29 марта министерство», — говорит мыслящий друг истории[19], — «составилось вскоре после события, значения которого оно не отрицало и не отрицает».
Заявление г-на Кампгаузена, что до 29 марта им не было составлено министерство, находит свое подтверждение в комплектах прусской «Staats-Zeitung»[20] за последние месяцы. И можно считать достоверным, что высокое «значение» — особенно для г-на Кампгаузена — имеет та дата, которая является, по меньшей мере, хронологическим исходным пунктом его вознесения. Какое утешение для погибших баррикадных борцов, что их хладные трупы фигурируют в качестве вех, в качестве указателей пути к министерству 29 марта. Quelle gloire!{11}
Итак: После мартовской революции образовалось министерство Кампгаузена. Это министерство Кампгаузена признает «высокое значение» мартовской революции, по крайней мере оно не отрицает этого значения. Сама революция — пустяк, но ее значение! Ее значение — в министерстве Кампгаузена, по крайней мере post festum{12}.
«Это событие» — образование министерства Кампгаузена или мартовская революция? — «принадлежит к числу существеннейших содействующих причин преобразования нашего внутреннего государственного строя».
Это должно означать, что мартовская революция представляет «существенную содействующую причину» образования министерства 29 марта, т. е. министерства Кампгаузена. Или это просто должно означать: прусская мартовская революция революционизировала Пруссию? Во всяком случае, от «мыслящего друга истории» можно ожидать такой торжественной тавтологии.
«Мы стоим на пороге последнего» (а именно — преобразования нашего внутреннего государственного строя), «и правительство признает, что путь, лежащий перед нами, далек».
Словом, министерство Кампгаузена признает, что перед ним лежит еще далекий путь, т. е. оно рассчитывает на длительное существование. Коротко искусство, т. е. революция, и долга жизнь, т. е. возникшее после революции министерство. Оно порядком переоценивает себя. Или, быть может, слова Кампгаузена следует толковать иначе? Но, конечно, вряд ли можно приписать мыслящему другу истории тривиальное заявление, что народы, стоящие на пороге новой исторической эпохи, стоят на пороге, и что путь, лежащий перед каждой эпохой, столь же длинен, как и будущее.
Такова первая часть нудной, серьезной, церемонной, солидной и хитроумной речи министра- президента Кампгаузена. Она сводится к трем положениям: после мартовской революции — министерство Кампгаузена; высокое значение министерства Кампгаузена; далекий путь, лежащий перед министерством Кампгаузена!
Перейдем ко второй части.
«Но мы отнюдь не оценивали положение таким образом», — поучает г-н Кампгаузен, — «будто благодаря этому событию» (мартовской революции) «произошел полный переворот, будто ниспровергнут весь наш государственный строй, будто все существующее утратило правовую основу, будто весь порядок должен получить новую правовую основу. Наоборот. В момент своего образования министерство единодушно решило признать условием своего существования, чтобы созванный тогда Соединенный ландтаг [21] действительно собрался, невзирая на поступившие против его созыва петиции, чтобы переход к новому строю совершался на основе существующего строя и предоставляемых им законных путей, не обрывая нитей, связующих старое с новым. Этого бесспорно правильного пути держались неуклонно; Соединенному ландтагу был представлен избирательный закон, который был издан с его согласия. Впоследствии делались попытки побудить правительство изменить этот закон собственной властью, а именно, превратить систему косвенных выборов в систему прямых выборов. Правительство не согласилось на это. Правительство не осуществляло диктатуру, оно и не могло осуществлять ее, оно не хотело осуществлять ее. Избирательный закон фактически введен в действие именно в том виде, в каком он получил законную санкцию. На основании этого избирательного закона избраны выборщики, избраны депутаты. На основании этого избирательного закона вы находитесь здесь с полномочием выработать по соглашению с короной конституцию, которой, надо надеяться, предстоит длительное существование».
Королевство за доктрину! Доктрину за королевство!
Сперва появляется «событие» — стыдливое обозначение революции. А затем появляется доктрина и обманным путем сводит на нет «событие».
Незаконное «событие» делает г-на Кампгаузена ответственным министром-президентом, существом, которому не было места, которое не имело никакого смысла в старых условиях, при существовавшем строе. Посредством сальто мортале мы перескочили через старое и благополучно обрели ответственного министра, а ответственный министр еще более благополучно обретает доктрину. С первым проявлением жизни ответственного министра-президента абсолютная монархия умерла, погибла. Среди павших вместе с абсолютной монархией находился в первую очередь блаженной памяти «Соединенный ландтаг» — эта отвратительная смесь готического бреда и современной лжи[22]. «Соединенный ландтаг» был «любезным и верным», был «безропотным осликом» абсолютной монархии. Подобно тому как германская республика может отпраздновать свое пришествие, только перешагнув через труп г-на Венедея, так и ответственное министерство могло появиться, только перешагнув через труп «любезного и верного» Соединенного ландтага. И вот ответственный министр старается вырыть забытый труп или вызывает призрак любезного и верного «Соединенного ландтага», который действительно появляется, но злополучно болтается в воздухе и выкидывает самые причудливые антраша, так как не имеет уже почвы под ногами, ибо старая почва законности и доверия поглощена, «событием» землетрясения. Волшебник открывает призраку, что он вызвал его для того, чтобы оформить ею наследие и получить возможность выступить в качестве его законного наследника. Нельзя достаточно высоко оценить это вежливое обращение, потому что в обычной жизни умерших но заставляют писать завещания после смерти. Крайне польщенный призрак кивает, как китайский болванчик, в знак согласия со всем, что приказывает волшебник, отвешивает поклон при уходе и исчезает. Закон о косвенных выборах представляет собой его посмертное завещание.
