Собрание сочинений, том 8

немецкую эмиграцию. Те немногие эмигранты, которые еще имели какую-то склонность действовать вместе с ним, чувствовали, что теряют уверенность и не встречают поддержки. Арнольд сваливал все на раздоры в эмигрантской среде и сильнее прежнего настаивал на объединении. Будучи уже скомпрометированным, он жаждал нового повода скомпрометировать себя еще раз.

Поэтому было решено использовать годовщину мартовской революции в Вене для организации немецкого банкета. Рыцарственный Виллих отказался принять в нем участие, ибо, принадлежа «гражданину» Луи Блану, он не мог действовать вместе с «гражданином» Руге, который принадлежал «гражданину» Ледрю. Бывшие депутаты Рейхенбах, Шрамм, Бухер и т. д. также избегали близости Арнольда. Зато явились, — не считая безгласных гостей, — Мадзини, Руге, Струве, Таузенау, Хауг, Ронге, Кинкель, и все они выступали с речами.

Выступление Руге было «беспредельно глупым», как признают даже его друзья. Однако присутствовавшей немецкой публике предстояло испытать нечто большее. Шутовство Таузенау, стенания Струве, болтовня Хауга, причитания Ронге привели аудиторию в такое состояние, что большая часть ее разбежалась прежде, чем очередь дошла до оставленного на десерт выступления велеречивого Иеремии- Кинкеля[223]. Готфрид в качестве мученика, «от имени мучеников» и для мучеников произнес жалобное слово примирения, обращенное ко всем — «от рядового борца за конституцию и кончая красным республиканцем». Все они стенали на республиканский манер, а в отдельных случаях, как например Кинкель, даже на манер красных республиканцев, все они и то же время с раболепным восторгом пресмыкались перед английской конституцией, — противоречие, на которое газета «Morning Chronicle»[224] на следующее утро изволила обратить их внимание.

Однако в тот же вечер Руге достиг-таки цели своих стремлений, как явствует из воззвания, наиболее блестящие места которого мы приводим:

К НЕМЦАМ!

«Граждане и друзья на родине! Мы, нижеподписавшиеся, учреждаем ныне — впредь до вашего распоряжения — комитет по германским делам» (безразлично каким).

«Центральный комитет европейской демократии делегировал к нам Арнольда Руге, баденская революция — Густава Струве, венская революция — Эрнста Хауга, религиозное движение — Иоганнеса Ронге, тюрьма — Готфрида Кинкеля. Мы предложили социал-демократическим рабочим делегировать нам своего представителя.

Братья немцы! События отняли у вас свободу… Мы знаем, что вы неспособны навсегда отказаться от вашей свободы; что же касается нас, то мы не пренебрегали ничем» (ни комитетами, ни манифестами, как это может засвидетельствовать Арнольд), «чтобы ускорить ее восстановление.

Когда мы… когда мы поддержали и гарантировали мадзиниевский заем, когда мы… когда мы… учреждали священный союз народов в противовес нечестивому союзу их угнетателей, мы делали — мы это знаем — то. что вы от всей души желали, чтобы было сделано… Свобода ведет великий процесс против тиранов перед судом всемирного трибунала человечества» (пока Арнольд состоит прокурором, «тираны» могут спать спокойно). «…Пожары, убийства, опустошение, голод и банкротства вскоре станут всеобщим уделом Германии.

Из Германии бросьте взгляд на Францию — она вся пылает негодованием, единодушное, чем когда- либо, стремится она к свободе» (кто, черт возьми, мог предвидеть второе декабря![225]). «Взгляните на Венгрию — даже хорваты встали на сторону свободы» (благодаря газете «Deutscher Zuschauer» и одежде из опилок, изобретенной Руге). «И верьте нам, — ибо мы знаем это, — Польша бессмертна» (им это доверил под секретом г-н Дараш).

«Сила против силы, — такова справедливость, и близится ее час. И мы все сделаем для того, чтобы добиться создания временного правительства, более действенного» (ага!), «нежели предпарламент, и народной власти, более могущественной, нежели Национальное собрание (о том, чего добились эти господа, думая, что водят друг друга за нос, смотри ниже).

«Наши проекты в области финансов и печати» (декреты №№ 1 и 2 сильного временного правительства — на управляющего таможней Христиана Мюллера возлагается проведение в жизнь настоящего постановления) «мы вам представим особо. Они представляют главным образом интерес лишь с деловой стороны. Широким общественным кругам достаточно знать, что каждое приобретение итальянского займа непосредственно содействует нашему комитету и нашему делу, и в настоящее время вы можете оказать нам практическую помощь главным образом усилением притока денежных средств. Деньги же мы сумеем претворить в общественнов мнение и в общественную силу» (Арнольд берется за дело претворения!). «…Мы говорим вам: подпишитесь на десять миллионов франков — и мы освободим континент!

Немцы, помните…» (что вы поете баритоном и разводите костры на горах) «дайте нам ваши мысли» (на это в данный момент большой спрос, почти такой же, как на деньги), «ваш кошелек» (этого, смотрите, не забудьте!) «и вашу руку? Мы ожидаем, что ваше рвение будет увеличиваться в той же мере, в какой растет ваше порабощение, и что в решительный час ваша своевременная поддержка вполне подкрепит силы комитета» (в противном случае ему пришлось бы прибегнуть к спиртным напиткам, что противоречило бы густавовой совести).

«На всех демократов возлагается распространение нашего воззвания». (Управляющий таможней Христиан Мюллер позаботится об остальном.)

«Лондон, 13 марта 1851 г.

Комитет по германским делам: Арнольд Руге, Густав Струве, Эрнст Хауг, Иоганнес Ронге, Готфрид Кинкель»

Наши читатели знают Готфрида, знают Густава; «повторное появление» Арнольда тоже повторялось достаточно часто. Таким образом, остается охарактеризовать только двух членов «действенного временного правительства».

Иоганнес Ронге, — или, как он любит называть себя в тесном кругу, просто Иоанн, — разумеется, не написал Апокалипсиса[226]. В нем нет ничего таинственного — это человек пошлый, банальный, пресный, как вода, или, вернее, как теплая водица для омовения. Как известно, Иоганнес стал знаменитым человеком потому, что не захотел, чтобы трирский священный хитон[227] был его заступником, хотя, право же, совершенно все равно, кто является заступником Иоганнеса. Когда появился Иоганнес, старик Паулюс пожалел о том, что Гегель умер, ибо теперь последний, конечно, уже не мог бы назвать его поверхностным человеком, а покойный Круг был рад тому, что умер и таким образом избежал опасности прослыть глубокомысленным. Иоганнес принадлежит к числу тех, часто встречающихся в истории личностей, которые через несколько столетий после того, как зародилось и успело усилиться какое-либо движение, преподносят некоей разновидности филистеров и восьмилетним младенцам содержание этого движения в самой тусклой и скучной форме, выдавая это за последнюю новость. Подобным ремеслом, разумеется, долго не проживешь, и наш Иоганнес очень скоро оказался в Германии в положении, становившемся день ото дня все более и более тягостным. Его бесцветная водичка, выцеженная из немецкого лжепросвещения, не находила больше спроса, и Иоганнес перебрался в Англию, где мы его видим подвизающимся без особенного успеха в роли конкурента падре Гавацци. Беспомощный, монотонный, скучный деревенский пастор стушевывался, конечно, перед пылким, эффектно актерствующим итальянским монахом, и англичане стали биться об заклад на большие суммы, споря, действительно ли этот нудный Иоганнес является тем человеком, который привел в движение столь глубокомысленную германскую нацию. Зато его утешил Арнольд Руге, открывший поразительное семейное сходство между немецким католицизмом нашего Иоганнеса и своим собственным атеизмом.

Людвиг фон Хаук — бывший капитан австрийских императорских инженерных войск, впоследствии, в 1848 г., один из составителей выработанной в Вене конституции, а затем командир батальона венской национальной гвардии, защищал 30 октября с львиной отвагой городские ворота от императорских войск и покинул пост лишь после того, когда все было потеряно. После этого он бежал в Венгрию, присоединился к армии Бема в Трансильвании, в которой благодаря своей храбрости дослужился до полковника генерального