Собрание сочинений, том 9

К. МАРКС ЛОРД ПАЛЬМЕРСТОН[295]

Написано К. Марксом в октябре — начале декабря 1853 г.

Напечатано в «The People's Paper» №№ 77, 78. 79, 80, 81, 84, 85 и 86; 22 и 29 октября, 5, 12 и 19 ноября, 10, 17 и 24 декабря 1853 г. за подписью: Д-р Маркс; в неполном виде опубликовано в качестве передовых в газете «New-York Daily Tribune» №№ 3902, 3916, 3930 и 39 73; 19 октября, 4 и 21 ноября 1853 и 11 января 1854 г., а также отдельными брошюрами, вышедшими в Лондоне в 1853– 1854 гг.

Печатается по тексту «The People's Paper», сверенному с текстом газеты «New-York Daily Tribune» и с текстами отдельных брошюр

Перевод с английского

Часть страницы «People's Paper» с первой статьей К. Маркса из серии «Лорд Пальмерстон»

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ{24}

Руджьеро все снова и снова пленяется ложными прелестями Альчины, за которыми, как он знает, скрывается старая ведьма —

«Без глаз и без зубов, без вкуса, без всего»^{25}.

Странствующий рыцарь не может не влюбиться в нее снова, хотя и знает, что она превратила всех своих прежних поклонников в ослов и других животных. Английская публика — новый Руджьеро, и Пальмерстон — новая Альчина. Хотя Пальмерстону уже под семьдесят и он с 1807 г. почти непрерывно подвизается на политической арене, он умудряется всегда придавать себе прелесть новизны, снова и снова возбуждать все те надежды, которые обычно возлагаются на неискушенных, многообещающих юношей. И хотя он уже стоит одной ногой в могиле, все еще считают, что его настоящая карьера — впереди. Если бы он завтра умер, вся Англия с удивлением узнала бы, что он уже целых полвека был министром.

Если он не для всякого дела хорош как государственный деятель, то, по крайней мере, как актер он годится для любой роли. Ему одинаково хорошо дается как комический, так и героический стиль, как пафос, так и фамильярный тон, как трагедия, так и фарс, впрочем, фарс, пожалуй, больше всего соответствует его душевному складу. Он не первоклассный оратор, но совершенный полемист. Обладая удивительной памятью, большим опытом, непревзойденным тактом, никогда не изменяющим ему presence d'esprit {присутствием духа, находчивостью. Ред.}, гибкостью светского человека, будучи тончайшим знатоком всех парламентских махинаций, интриг, партий и деятелей, он великолепным образом и с приятной непринужденностью действует при сложных обстоятельствах, приспосабливаясь к предрассудкам и используя впечатлительность своей публики. При этом его циничная наглость служит ему защитой от всяких неожиданностей, его эгоизм и ловкость предохраняют его от всяких признаний в порыве откровенности; его крайняя фривольность, его полное равнодушие, его аристократическая пренебрежительность оберегают его от запальчивости. Своими исключительно удачными шутками он умеет всех расположить в свою пользу. Никогда не теряя самообладания, он постоянно оставляет разгоряченного противника в дураках. Если он и неспособен овладеть каким-нибудь предметом, то все же умеет им играть, а если ему недостает общих воззрений, то зато он всегда готов плести изящный узор из общих фраз.

Наделенный беспокойным, неутомимым духом, он не терпит бездействия и жаждет если не деятельности, то хотя бы возбуждения. Такая страна, как Англия, естественно, доставляет ему возможность действовать в любом уголке земного шара. То, к чему он стремится, является не самим успехом, а лишь его видимостью.

Если он ничего не может сделать, то он что-либо изобретает. Когда он не осмеливается вмешаться, он играет роль посредника. Если он не способен помериться силами с сильным врагом, он создает себе врага слабого.

Не будучи человеком широких планов, далеко идущих комбинаций, не преследуя никаких великих целей, он ввязывается в затруднения только для того, чтобы затем эффектно из них выпутываться. Ему нужны осложнения, ибо они дают ему возможность проявить свою деятельность, и, если их не оказывается налицо, он сам их создает. Он находит наслаждение в мнимых конфликтах, в мнимых битвах с мнимыми противниками, в обменах дипломатическими нотами, в приказах к отплытию судов, пока, наконец, вся эта суматоха не заканчивается для него бурными парламентскими дебатами, которые непременно принесут ему минутный успех, составляющий постоянную и единственную цель всех его стремлений. Он действует в международных конфликтах как артист, доводя дело до определенной грани, отступая, когда положение становится угрожающим, но при всех обстоятельствах достигая той драматической напряженности, в которой он нуждается. В его представлении само историческое развитие является не более как развлечением, изобретенным специально для личного удовольствия благородного виконта Пальмерстона оф Пальмерстон^{26}.

Уступая иностранному влиянию на деле, он противится ему на словах. Он перенял по наследству от Каннинга доктрину о миссии Англии распространять конституционализм на континенте, и потому у него никогда не бывает недостатка в поводах для того, чтобы возбуждать национальные предрассудки и противодействовать революции в других странах, поддерживая в то же время ревнивую подозрительность иностранных держав. После того как ему удалось таким удобным способом сделаться bete noire^{27} всех континентальных дворов, он без труда сумел прослыть у себя в стране истинно английским министром. Несмотря на то, что он первоначально был тори, он сумел внести в управление иностранными делами все то притворство и противоречивость, которые составляют сущность вигизма. Он умеет сочетать демократическую фразеологию с олигархическими воззрениями, прикрывать политику спекулирующей на мире буржуазии кичливыми тирадами старой аристократической Англии; он умеет казаться нападающим, когда на самом деле потворствует, и защитником, когда на самом деле предает; он умеет ублажать показного врага и доводить до отчаяния мнимого союзника; он умеет в надлежащий момент спора оказаться на стороне сильного против слабого и обладает искусством произносить смелые слова, обращаясь в бегство.

Одни обвиняют его в том, что он состоит на жаловании у России, другие подозревают его в карбонарстве. В 1848 г. ему пришлось защищаться от грозившего привлечением к суду обвинения в том, что он действовал как министр царя Николая; зато в 1850 г. он, к своему удовлетворению, стал объектом преследования со стороны иностранных послов, составивших против него заговор, который имел успех в палате лордов, но потерпел провал в палате общин[296]. Если он предавал чужие пароды, то делал это с величайшей вежливостью, ибо вежливость — это мелкая монета чёрта, которой чёрт оплачивает кровь обманутых им простаков. Если угнетатели всегда могли рассчитывать на его действенную помощь, то угнетенных он щедро одаривал своим ораторским великодушием. Подавление поляков, итальянцев, венгров, немцев всегда совпадало с его пребыванием у власти, но расправлявшиеся с ними деспоты всегда подозревали его в тайных сношениях с жертвами, которых они преследовали с его же соизволения. До сих пор, имея его своим противником, можно было при всех обстоятельствах рассчитывать на вероятный успех, а имея его своим другом — всегда ожидать верного поражения. Но если подобное дипломатическое искусство не увенчало его переговоры с иностранными