восточных департаментов окончательно приостановило падение цен. Поскольку парижские хлебные комиссионеры оказались не в состоянии выполнить все полученные в минувшую среду заказы, покупатели направились в Гавр, где ранее было объявлено, что цена упала на 2 франка за баррель. Немедленно после прибытия туда покупателей, мука поднялась в цене с 44 до 47 франков за баррель, а пшеница — с 83 до 86 франков за меру, равную 200 килограммов. Аналогичный рост цен имел место на всех рынках департамента Нор. В Страсбурге на хлебном рынке было обилие хлеба, и цена на пшеницу понизилась на 1 франк за гектолитр; в Лионе на рынке не было оживления, но падения цен не наблюдалось. В Париже снова поднялась в цене рожь; отмечена продажа 12000 квинталов овса по 22 франка 9 су за 100 килограммов. В письме из Марселя от 2 декабря сообщается, что в период с 1 по 30 ноября в марсельский порт прибыл 341 корабль, груженый 804270 гектолитрами пшеницы. Всего же, включая эти суда, за последние 4 месяца в Марсель было ввезено 2102476 гектолитров пшеницы на 714 судах».
К. МАРКС
ОТСТАВКА ПАЛЬМЕРСТОНА
Самой интересной и важной из новостей, доставленных пароходом «Африка», является известие об отставке
Лорд Пальмерстон порывает со своими друзьями по коалиции как раз в момент, когда Австрия жадно ухватилась за предложение о новых переговорах; когда царь все шире раскидывает сети своих интриг и втягивает все новые силы в войну, вызывая вооруженное столкновение между сербами и босняками и угрожая свержением с престола правящему князю Сербии в случае, если тот будет настаивать на дальнейшем сохранении нейтралитета в этом конфликте; когда турки, понадеявшись на присутствие английского и французского флотов, лишились своей флотилии, уничтоженной втрое превосходившим ее по силе русским флотом, и потеряли 5000 моряков; когда в английских гаванях и на борту английских судов русским капитанам дозволяется попирать английские законы; когда стали достоянием гласности династические интриги «безупречной королевы» и ее «немецкого принца-супруга»; и когда, наконец, поведение тяжелого на подъем английского народа, выведенного из себя оскорблениями, которым подвергается его национальная гордость за рубежом, и жестокими испытаниями у себя на родине в связи со стачками, голодом и застоем в торговле, становится угрожающим, а ближайшим объектом его мести должно сделаться его же собственное жалкое правительство. Оставляя свой пост в такой момент, лорд Пальмерстон перекладывает всю ответственность со своих плеч на плечи своих бывших коллег. Этот шаг становится крупным национальным событием. Пальмерстон сразу превращается в представителя народа, выступающего против правительства, с которым он порывает. Он не только спасает свою собственную популярность, но и делает своих коллег окончательно непопулярными. Поскольку неизбежное падение теперешнего министерства выглядит как дело его рук, он становится необходимым членом любого другого кабинета, который придет на смену нынешнему. Он не только бросает на произвол судьбы обреченный кабинет, но и навязывает себя его преемникам.
Помимо спасения своей популярности и обеспечения за собой выдающегося положения в новом правительстве, лорд Пальмерстон своим уходом в теперешний критический момент оказывает прямую услугу России. Русская дипломатия давно уже насмехалась над неповоротливостью коалиционного министерства, Бонапарту всегда казались подозрительными его симпатии к Кобургам и Орлеанскому дому, и даже в Константинополе начинают понимать его предательскую, трусливую слабость; теперь же оно потеряет и то незначительное влияние в руководящих международных кругах, которым, возможно, оно пока еще пользовалось. Правительство, лишенное единства и популярности, не пользующееся доверием друзей и уважением врагов, правительство, которое рассматривается как нечто чисто временное, находящееся накануне распада, и в самом существовании которого начинают сомневаться, — такое правительство меньше всего способно обеспечить Великобритании надлежащий удельный вес в концерте европейских держав. Уход лорда Пальмерстона сводит на нет роль коалиционного министерства, а вместе с ним и роль самой Англии во внешней политике, но никогда еще исчезновение Англии с политической арены, хотя бы и на одну или две недели, не имело столь большого значения для самодержца. Миролюбивые элементы взяли верх над воинственными в правящих кругах Великобритании. Так неизбежно будет истолкована отставка лорда Пальмерстона берлинским, парижским и венским дворами, и такое истолкование будет навязано и Дивану, уверенность которого в собственных силах и без того уже поколеблена последним русским успехом и который заседает под жерлами пушек соединенных эскадр.
Не следует забывать, что с тех пор как лорд Пальмерстон стал членом коалиционного министерства, связь его государственной деятельности с внешней политикой ограничилась его причастностью к нашумевшему делу с пороховым заговором и к откровенному использованию английской полиции для шпионской слежки за политическими эмигрантами, его речью, в которой он в шутливой форме изображал препятствия, чинимые Россией судоходству на Дунае, как вопрос, не заслуживающий внимания, и, наконец, торжественной речью при закрытии парламентской сессии, в которой он заверил палату общин, что в восточном кризисе правительство действовало безупречно и что депутаты могут разойтись со спокойным сердцем, ибо министры остаются на своих постах; при этом он ручался «за честность и добропорядочность русского императора».
Кроме перечисленных нами общих причин, лорд Пальмерстон имел еще одну особую причину удивить мир своим последним актом патриотического самопожертвования: его начали распознавать. Его престиж начинает меркнуть, его прошлая карьера становится известной публике. Если заблуждение английского народа не было еще поколеблено откровенным участием Пальмерстона в заговоре 2 декабря, приведшем к свержению Французской республики, и разыгранной им комедией с пороховым заговором, то отрезвляющим средством послужили разоблачения г-на
